Дороги, которые мы выбираем
Шрифт:
Поначалу Григорий показался мне не в меру восторженным. Он то и дело прерывал меня восхищенными замечаниями по поводу здешней природы, ему сразу понравились наши горы, полярная ночь не испугала его (Григорий приехал в декабре) — наоборот, жизнь при электрическом свете представлялась ему чем-то сказочным и необычайно привлекательным. Все это произвело на меня двойственное впечатление.
Мне была близка и понятна романтическая, приподнятость Орлова. Он мне чем-то напоминал меня самого — такого, каким я был прежде. Полтора
Мне было дорого это чувство. Крамов, бывший начальник участка нашего строительства, человек, которого я ненавидел, с которым целый год вел борьбу, избрал мою восторженность предметом жестоких насмешек.
Я увидел в Орлове что-то родное и близкое мне. Но было и другое, беспокоящее. Нам нужен был настоящий главный инженер, человек с опытом, знаниями и характером руководителя. Я думал: «Обладает ли всегл этим русоволосый, красивый, быстро приходящий в возбужденное состояние, чуть заикающийся человек с глазами поэта?»
Но в штольне Орлов совершенно преобразился. Казалось, что здесь был его дом, который он покидал лишь на время. Его вопросы, замечания были лаконичны, точны и безупречны с технической точки зрения. Я понял, что этот человек будет у нас вполне на своем месте.
Мы подружились. Григорий был поэтом не только, по внешности — он по-настоящему любил поэзию и множество стихов читал наизусть. Я же не знал на память ни одного, но очень любил слушать. Почти все вечера мы проводили вместе. Теперь, впервые за многие месяцы, мы расставались на несколько дней.
Я позвонил Орлову, сказал, что освободился, и попросил его зайти. Он пришел.
— Значит, едешь? — спросил я, хотя отлично знал, что в восемь часов вечера машина повезет Григория на станцию. — Смотри, чтобы они там не заговорили тебя. Насчет оборудования пойдут навстречу, а в цементе откажут. Есть у начальства такая манера: что полегче сделать — сделают, а в главном откажут.
— Я из них этот цемент зубами вырву! — заявил своим мелодичным голосом Орлов.
Я улыбнулся.
— Чего ты смеешься? — спросил Григорий.
— Так. С таким голосом, как у тебя, не цемент вырывать, а в любви объясняться.
Он обиженно пожал плечами.
Но я просто пошутил. Я отлично знал, что настойчивости у Григория хоть отбавляй.
— Ладно, не обижайся, все знаю, — сказал я. — Может быть, в таком голосе есть даже большое преимущество. Приезжают в облисполкогл наши полярники, глотки простуженные, ручища — во, чуть что — по столу кулаком. А тут появляется этакая сирена, этакий Ленский и вместо «Куда, куда…» поет тебе: «Дай цемент, дай цемент, дай цемент!..» Я бы на месте начальства не выдержал, сдался.
Мы оба расхохотались.
— Документы еще раз посмотришь? — спросил Орлов.
— Да что их смотреть? Цемент нужен, а не бумажки. Я тебя просто так позвал, попрощаться.
Я встал из-за стола, подошел к Григорию. Он тоже встал. Я положил руку на его плечо.
— Смешно говорить: всего на три дня едешь, а мне как-то не по себе.
— За три дня ничего не случится, — возразил Григорий. — Люди все на местах, распоряжения диспетчеру оставлены.
— Да я не о том, каменная твоя душа, а еще стихи любишь! — сказал я с укором. — Просто привык к тебе. Ясно? Три вечера буду по привычке в твою дверь тыкаться.
— Так ты, оказывается, лирик!
— Да что вы все, и впрямь меня сухарем и бюрократом считаете? Сначала девчонка эта, теперь ты!
— Девчонка? — переспросил Орлов. — Какая девчонка?
— А бог ее знает, девчонка, геолог, минералог, явилась откуда ни возьмись, лекции читает, пропагандирует…
— Волошина?
— Не помню. Кажется, Волошина. Между прочим, кто ее в туннель пустил? Она на тебя ссылалась.
— Я, конечно, я, — обрадованно и точно не замечая моего тона, подхватил Григорий. — Но это же замечательная девушка! Смелая такая, решительная! Просто замечательная девушка!
«Ну, понес», — безнадежно подумал я про себя, зная привычку Орлова пользоваться превосходными степенями во всех случаях, когда дело не касалось техники.
— Что ты в ней нашел такого замечательного? — Я усмехнулся.
— Ну как же? — еще шире раскрывая свои и без того большие глаза, удивился Григорий. — Девушка почти с институтской скамьи приехала сюда, в глушь, в Заполярье. Я помог ей, конечно, и рад помогать еще.
— Глушь, Заполярье?! — воскликнул я. — Отсюда до Москвы за трое суток доехать можно, а на самолете — почти за день! Скажите пожалуйста! Люди на Северном полюсе живут, в Антарктиду собираются!
— Чего ты кричишь? — удивился Григорий. — Если ты и на Волошину так кричал… Между прочим, на полюсе девушек нет, и не думаю, чтобы их пустили в Антарктиду. Не понимаю твоего раздражения. Т-та-кая хорошая девушка…
Он недоуменно пожал плечами.
— Ладно, — сказал я, успокаиваясь. — Делай как знаешь. Только пусть не болтается в туннеле без дела. Стукнет осколком или породой придавит — хлопот не оберешься. И… приезжай поскорее.
— Даже и без цемента?
— Без цемента и близко не подходи. Пропади пропадом. Понял? — Я шутливо ткнул его кулаком в грудь. Мы попрощались.
Седьмой час. Мне тоже пора было уходить.
Выйдя из дома, я остановился на несколько минут, чтобы, как обычно, издали взглянуть на наш туннель.
В те дни, когда бывало тяжело на душе, когда неполадки обрушивались на нас со всех сторон, точно прорвавшая плотину вода, когда казалось: все, все никуда не годится, начиная с телефонной связи, кончая компрессорами, подающими воздух, и ты теряешься, не знаешь, за что ухватиться, что исправить в первую очередь, — в такие дни после работы я подолгу задерживался здесь.