Дороги товарищей
Шрифт:
— В машину, в машину! — крикнул Тюльнев.
— Ты садись, а я пешком… я пойду… — пробормотал Борис.
Машины тронулись. Борис, последний раз взглянув на Гладышева, медленно двинулся к госпиталю.
Он шел, а над головой его висел звук выстрела, первого выстрела по живому человеку. Звук этот имел цвет и запах. Он был черный, от него шел запах пороха и машинного масла.
Борис шел по улице, над которой повис звук выстрела, он нес в руке неимоверно тяжелый, тяжелее, чем ведро с водой, пистолет.
А
ТРИ ШАГА, КОТОРЫЕ НЕ СДЕЛАЛА ЖЕНЯ
В тот день Женя была необычайно пасмурна и молчалива. Даже Соня, с которой у нее были теперь натянутые отношения, — заботливая Соня подошла к ней и спросила, не случилось ли что-нибудь?
Женя ответила, что все в порядке, просто ей чуточку нездоровится. Но это было не так.
В тот день Женя стояла перед выбором: уезжать или оставаться? Никогда еще в жизни не приходилось решать ей задачи, которая была бы сложней и мучительней этой.
Уезжать?
Оставаться?
Третьего не дано. Два выбора, две дороги.
Мать оставалась. Она решительно возражала против эвакуации. Она говорила, что немцы — не марсиане, они тоже люди. Она утверждала, что однажды уже пережила немецкую оккупацию — в восемнадцатом году на Украине, и все обошлось, за ней даже ухаживал один немецкий военный чин. Мать уверяла также, что немцы пробудут в городе не больше месяца: начнется же в конце концов наступление русских, не будут они оттягивать его до осени. Мать решительно заявила, что и Женя должна остаться.
«Хорошо, если я умру без тебя?» — спрашивала она Женю.
«Хорошо, если меня ранит бомбой или я погибну от холода?»
«Хорошо, если я отравлюсь от тоски по тебе?» — все спрашивала она.
«Хорошо, если Саша вернется без тебя?» — нашла она самое больное место.
И вот тогда-то по-настоящему и возникла эта задача: уезжать или оставаться?
Все вернулись из-под Валдайска, вернее, вернулись те, кто мог. Саша не возвратился.
Соня тогда сказала, что она, Женька, легкомысленная, она не любит Сашу. Из-за этого Женя надулась, перестала разговаривать с ней. Но подумала тайком, стесняясь самое себя: «А люблю ли действительно? Может, и не люблю?.»
Эта тайная мысль возмутила ее. Любит она. любит, и нечего в этом сомневаться!
Встреча с Костиком, та несчастная встреча в подвале, убедила ее окончательно: Костик потерял для нее всякое значение, она любит одного Сашу.
И все-таки оставаться в городе, который вот-вот захватят немцы, было страшно. Мать ничего не понимает, она судит о немцах по гражданской войне. Ведь это фашисты, изверги, страшные, ненавистные враги!
Ходить рядом с ними, жить среди них?!
Нет, это невозможно — глядеть на них! Нет, надо уезжать.
Уезжать?
А
Остаться?
Она останется, а Саша уедет. Может, он уже уехал. Может, он вступил в ряды армии. Она останется, и придут немцы и потащат ее на допрос, и станут пытать — иголки под ногти, каленым железом — тело, дым, чад, страх, как в романе «Петр Первый»!
Уехать, уехать!
Утром Женя решила: уехать. Она поцеловала мать с таким видом, словно шла на смерть. В самом деле, может, они больше и не увидятся.
Утром Соня спросила ее:
— Саша не вернулся?
Женя отрицательно качнула головой.
— Вернется, — уверенно заметила Соня.
Женя с удивлением посмотрела на нее. В сердце шевельнулась зависть. Какая она, Соня! Нет перед ней никаких проблем, никаких дилемм!
«Вернется, вернется, вернется!» — непрерывно звучали в ее ушах слова Сони. Она поняла, что задача, стоящая перед ней, еще не решена.
«Уехать, уехать!» — твердил разум.
«Остаться, остаться, остаться!» — требовало сердце.
Женя машинально выполняла свою работу в госпитале, а сама все прислушивалась к тем двум голосам, которые звучали в ее ушах.
События, разыгравшиеся возле грузовиков, — выстрел Бориса, жуткое восхищение, вспыхнувшее в душе, встряхнули Женю. До этого она жила словно в полусне. Она чувствовала себя скованной. Выстрел Бориса, наполнивший душу Жени восхищением и жутью, разбудил ее.
«Останусь!» — решила она.
Между тем возле госпиталя в быстром темпе шла погрузка раненых. В первую очередь Тюльнев разместил несколько тяжелораненых. Затем в машины стали садиться остальные раненые. Медсестры и санитарки устраивались по уголкам, на подножках кабин.
Борис примостился возле заднего борта в кузове третьего грузовика, вел который тот самый рыжий Остапов. Соня стояла около кабины: для нее нашлось местечко между головами двух тяжелораненых.
— А что же Румянцева? — удивился Борис, оглядываясь и видя, что Женя стоит в сторонке, одинокая и печальная.
— Я остаюсь, прощайте, Борис, Соня, прощайте все! — еле выговорила Женя.
Дыхание у нее чуть не остановилось от предчувствия какой-то непоправимой беды, на глаза навертывались слезы.
— Женя, что ты! — испуганно вскрикнула Соня. Она поняла сейчас, что Женя остается из-за Саши. А ведь Саша, может быть, и не вернется в город! Она сказала, что он непременно вернется, просто так, скорее машинально, чем обдуманно. — Женя, садись, садись! — закричала Соня.
Три шага отделяли Женю от борта кузова. Три маленьких пустячных шажка, сделай их — и в лицо тебе ударит ветер свободы и спасения. Машина понесется в светлый и привычный с детства мир, оставляя за спиной мир грабежей и убийства.