Дороги товарищей
Шрифт:
Андрей Михайлович взял Сашу под руку, и они пошли вдоль беговой дорожки, по кромке футбольного поля.
— Скажу откровенно, удивила-таки меня Ленинская школа! — не без восхищения сказал Фоменко. — Никогда не думал, что у ваших девочек окажется столько прыти! Я на Марусю Лашкову надеялся, как на бога, и вдруг!.. Откуда взялась у вас эта рыженькая?
— Ну, какая она рыженькая! — засмеялся Саша. — Если ты имеешь в виду Женьку, то она золотая!
— В самом деле, золотая! Это же ветер, стремительность, легкость! Это, друг мой, клад,
— Ты думаешь? — с надеждой спросил Саша. — Она красива, правда?
Саша смутился и оглянулся по сторонам.
— Очаровательная! И чувствуется, что в мускулах у нее — большой запас скорости. Кстати, не она идет? По-моему, она.
— Она! — воскликнул Саша.
Фоменко искоса взглянул на него, понимающе покачал головой.
Женя Румянцева шла с Людмилой Лапчинской по гаревой дорожке.
Она сменила шаровары и майку на короткую спортивную юбку и белую кофточку. Украдкой поглядывая на Сашу, она что-то быстро-быстро говорила Людмиле.
«Обо мне!» — подумал Саша, смущаясь еще больше.
Женя помахала ему рукой, перепрыгнула через низенький заборчик, отделяющий беговые дорожки от трибун, и побежала по лестнице наверх.
Фоменко толкнул Сашу в бок, но тот не обратил на это никакого внимания.
Неожиданный рокот автомобильного мотора и мягкий шелест падающей на землю воды привел Сашу в себя, но он уже не успел отбежать в сторону. Резкая струя прохладной воды окатила его.
— Куда смотришь! — отчаянно крикнул Саша ухмыляющемуся в окне кабины шоферу.
Вода залила ему лицо, грудь, и он, отфыркиваясь и смеясь, побежал к Андрею Михайловичу.
— Ты что-то говорил мне? — смущенно спросил он его. — Я прослушал…
— Здравствуйте, я ваша бабушка! — весело захохотал Фоменко. — Видно, под душ ты вовремя попал, тебя протрезвить требуется…
— Нет, все-таки как она хороша! — воскликнул Саша. — Я как-то не замечал всей ее красоты раньше. Хороша, как ты думаешь?
— Да, бра-а-ат! — многозначительно протянул Фоменко, похлопал Сашу по плечу и больше не сказал ни слова.
Они подошли к хрупкому судейскому столику, сели на раскладные стульчики и некоторое время молчали. Саша поглядывал в ту сторону, где скрылись Женя и Людмила. Фоменко закурил и задумался.
Стадион мало-помалу наполнялся молодежью. Мимо столика бежали загорелые мальчишки. Они спорили.
— Дудки! Товарищ Нечаев болел за нас! — громко кричал один.
— За вас? — насмешливо спрашивал второй. — А отчего же он кулаком, по столу стукнул, когда наши девчонки эстафету проиграли.
— От радости, конечно!
— Эге! От радости по столу не стукают!
Фоменко оживился:
— Видал? Спорят, за какую школу болел секретарь горкома! Кстати, он действительно, по-моему, болеет за вас.
— Этого я не знаю, — пожал плечами Саша. — Может быть. Он часто бывает у нас.
— Ну, он и у нас бывает. Такая у него должность — везде бывать. Я слыхал, что он близкий друг твоего отца?
—
— Кто знает, — задумчиво произнес Фоменко, — может быть, и нам придется брать перекопы.
— Где уж! — вздохнул Саша. — Теперь, если война и начнется, так за несколько дней наши будут в Берлине. Не успеешь и до фронта доехать!
— Ну, брат, если начнется, фронта на нашу долю хватит! Полгодика, не меньше, провоюем. Только хорошо бы она вообще не начиналась.
Саша хотел что-то горячо возразить физруку, но вдруг поморщился и проговорил:
— Идет!
— Да, прямо к нам, — переглянулся с ним Фоменко. — По правде сказать, при виде его меня охватывает жгучее желание повернуться спиной. Милый человек, загляденье просто! Диву даюсь, неужели он, с его купеческой комплекцией, каких-то десять лет тому назад был чемпионом республики!
К судейскому столику подошел низенький плотный человек с резко очерченным животиком и грубым скуластым лицом, на котором особенно выделялись мясистый, в ухабах и рытвинах нос и хохолки исседа-рыжих бровей. Его, по-видимому, интересовал один Никитин, потому что он уже издали возмущенно прокричал:
— Радуйся, Никитин! Радуйся, секретарь горкома тебя защищает, горой за тебя стоит! Нет, это не спорт!
— Не связывайся с ним, Саша, — шепнул Никитину Фоменко и, прищурясь, чуть иронически спросил подошедшего: — Чем вы так расстроены, Федор Федотович? На вас лица нет! В ваши годы да при вашей комплекции нужно чай с малиной пить, канарейку слушать, а спорт… да зачем вам спорт?
— Вы шутите, товарищ Фоменко? Это издевка! Мне тридцать девять лет.
— Разве? Товарищ Гладышев! Прошу извинения, по наивности я думал, что вам по меньшей мере пятьдесят. Честное слово, вы выглядите старше.
— Старше? — встревожился Гладышев. — Не нахожу! Хотя и Нечаев уверял меня, что я выгляжу старше… Да, да, я чувствую! — зловеще повысил он голос. — В голове сегодня целый день какие-то чертики…
— Зеленые? — миролюбиво спросил Фоменко.
— Почему зеленые? Обыкновенные! А все отчего? Отчего, я тебя спрашиваю, Никитин?
— Не имею представления, Федор Федотович, — хмуро усмехнулся Саша.
— Вот именно! Не имеешь! — набросился на него Гладышев. — Утвердили инструктором! А кандидатуру опытного товарища, которого я выдвигал на этот пост, отклонили. Нет, я остаюсь на своей точке зрения! Я против!
— Да погодите же, Федор Федотович, — остановил его Фоменко. — Варикаша только что женился, и я думаю, что мы правильно сделали, удовлетворив его просьбу. Свадебное путешествие бывает только один раз в жизни. У вас ведь тоже была любовь…