Дороги товарищей
Шрифт:
Он не осмелился говорить, кем он будет ей, и замолчал на минуту.
— Я умру за тебя! — наконец закончил он и решительно оглянулся по сторонам, словно немедленно собираясь доказать Соне, что он готов умереть за нее.
— Я знаю, Аркадий…
— Ты не хочешь, чтобы я говорил тебе? — воскликнул Аркадий, и суровое лицо его с нежными глазами стало мрачным.
— Нет, нет, говори!
— Мы будем вместе — хочешь? Мы будем всегда думать друг о друге. Мы изберем общую цель в жизни и вместе будем стремиться к ней!..
— Я сейчас, Аркадий! — крикнула Соня и убежала в соседнюю комнату.
Через мгновенье она выскочила
— Закрой глаза и дай мне руку!
Аркадий молча подчинился ее требованию.
Соня повернула его руку ладонью кверху и положила на нее что-то плоское и холодное.
— Все.
На руке Аркадия лежало то самое зеркальце.
Все было понятно.
Так Аркадий Юков первый раз в жизни признавался в любви. Многим это покажется знакомым. Многие из вас испытывали когда-то то же самое. А если кто и не познал счастья этой минуты, — ну что же, можно сказать лишь одно слово: жаль!
Впрочем, для каждого человека припасены жизнью эти минуты. Любовь ведь не обходит никого. И это случается не только в семнадцать, но и в двадцать пять, в тридцать и даже в сорок лет. Верьте! Слушайте вы, те, которые считают себя несчастными, прижмите сейчас руку к своей груди, к сердцу. Слышите? Чувствуете? Бьется оно. Упругое. Теплое. Облегченно вздохните. Засмейтесь. Если хотите, заплачьте. А потом оглядитесь: любовь ходит вокруг вас. Ваша любовь!
В тот же день Аркадий и Соня отправились гулять по городу.
Красив Чесменск в вечерние часы июля, когда лучи солнца, как золотые стрелы, наклонно падают на землю. Сверкает, искрится и блестит каждый булыжник, каждый куст и каждый осколок стекла. В медном сиянии — крыши, купола, арки, памятники. Ручьи, реки, целые озера света плывут из улицы в улицу, захлестывая своим потоком людей, автомобили, трамваи. В скверах и на площадях пахнет цветами, и аромат их смешивается с запахами раскаленных солнцем кирпичей и размякшего гудрона.
Красив Чесменск в вечерние часы первых чисел июля, но еще прекраснее, еще величественнее, милее, ближе и бесценнее кажется он, когда в сердце у тебя полыхает радость, большая, как этот безбрежный океан света, неистощимая, как солнце, всепобеждающая, как сама жизнь.
Если ты родился и вырос в своем городе, не покидал его ни в минуты горя, ни в дни счастья, если знаешь, где, когда и почему ставили на светлых площадях его памятники героям, величественные дела которых прославили твою страну, если ты видел, как покрывались асфальтом, как расширялись, озеленялись, преображались улицы твоего города, если помнишь ты все праздники, все малые и большие радости своего города и гордишься, что родился именно в нем, именно в своем городе, может, и не самом прекрасном в мире, может, и не таком уж большом, как наша столица Москва, — если ты настоящий сын своего города, ты поймешь чувства Аркадия и Сони.
По тихой Красносельской улице, по узкому кирпичному тротуару, прикрытому сверху густыми кронами акаций, они вышли на маленькую площадь, называемую Партизанской, по одной из самых красивых улиц города — Широкой аллее — вошли в центр города. Они шли молча, крепко держась за руки, прислушиваясь к своему юному счастью, которому не нужно было слов.
Через центр города, мимо памятника Дундичу, мимо тихо шепчущихся фонтанов, они прошли к Чесме, на прохладный набережный бульвар.
В его тенистых аллеях уже давненько отцвела черемуха. В мае, перед экзаменами, Аркадий был здесь.
А теперь, когда отцвела черемуха и только тощие, желтоватые соцветия с засохшими лепестками уцелели кое-где, Аркадию захотелось, чтобы вдруг обнял их ее белоснежный душистый цвет. Ему хотелось, чтобы цветы гирляндами свисали к плечам Сони, чтобы он мог срывать и дарить их ей.
На его счастье, им попался единственный, может быть, куст, еще сохранивший цветы. Правда, это были уже не те сочные весенние бутоны, а маленькие сухие кисточки, уже отдавшие свой великолепный запах жадному воздуху июля. Но все же это была черемуха, и Аркадий с Соней с расширившимися от восхищения глазами стали собирать букет.
Потом они бродили по бульвару, сжимая друг другу пальцы, поглядывали друг на друга и молчали. Солнце опускалось за далекие леса. Мохнатые тени ползли по бульвару. Угасали алые проблески зари на стальном зеркале медлительной реки.
— Соня! Мне хочется, чтобы всегда, всю жизнь мы были вместе… Что бы ни случилось, что бы ни произошло — пускай мы будем вместе… Я хочу, чтобы наша дружба продолжалась всю жизнь, до последнего нашего вздоха!..
Он говорил все горячее, все торопливее и сам чувствовал, что его слова не могут выразить, высказать то, что кипело у него в сердце. И он боялся, что Соня не поймет его чувств и переживаний. Но Соня поняла все, даже то, что он не сказал ей, и все время подбадривала его взглядом, точно подтверждая: да, я все понимаю, я согласна, я разделяю твои убеждения, я люблю тебя, я буду с тобой вместе всю жизнь. Аркадий на ходу подал ей руку, и они обменялись крепким рукопожатием.
— Это клятва? — прошептала Соня.
— Клятва! — радостно, торжественно ответил Аркадий.
Быстро темнело. В небе зажглись звезды, отражаясь в чистой, еще чуть серебрящейся воде. Слышен был далекий плеск весел и еще какой-то звук, тонкий и протяжный, как мелодии колеблемого ветром камыша.
— Играют где-то, — сказал Аркадий.
— Да, — подтвердила Соня.
— Подождем или пойдем?
— Как хочешь.
— Я могу с тобой ходить до утра.
— Но мне нельзя! Вот когда я познакомлю тебя с папой…
— Это можно сделать и сегодня!
— Вечером? Это неудобно.
— Неофициально-то я с ним знаком, — засмеялся Аркадий. — Как-то, лет семь тому назад, он отодрал меня за уши: я испортил у вас целую клумбу цветов.
— Помню, помню…
— Как думаешь, прилично будет — заходить к тебе после такого знакомства?
— У меня папа хороший.
— Да я знаю, что хороший: виноват-то был я.
— Я думаю, все уладится.
— Ну, конечно! — согласился Аркадий, и они свернули с Набережного бульвара на Одесскую улицу.