Дороги товарищей
Шрифт:
В дверь постучались. Стук был тихим, робким.
— Да, да! — крикнул Костик. — Здесь не заперто.
«Кого-то черт несет!»
Это он подумал.
Дверь приоткрылась, и в щели показалось лицо матери, Софьи Сергеевны, — полное, туго обтянутое матовой, словно стеариновой кожей. В глазах матери светилось бесконечное обожание.
— Костенька, к тебе этот самый… ваш… как его… ну, этот самый, как его… не очень…
— Ты имеешь в виду Аркашу Юкова?
— Да, Костенька, — подтвердила приятным низким голосом Софья Сергеевна. — Может быть, ты занят?
— Наш дом,
— Поздравляю, мой мальчик!
Костик просунул голову в щель, и Софья Сергеевна вкусно чмокнула его в щеку. Творениями сына она не особенно интересовалась: не каждому дана страсть к искусству.
За стеклом веранды появилась голова Аркадия.
На нем — кепочка с воинственно задранным козырьком; видно, что кудри свели-таки, несомненно не без постороннего влияния, тесное знакомство с расческой. Глаза — безунывные. А вид в общем-то умеренно уличный.
— Эй, Рафаэль-Рембрандт, можно?
— Валяй, валяй, вламывайся.
Костик умел выказывать себя либералом.
Он сунул руку под мышку, подбоченился и замер около новой картины в позе, которая казалась ему значительной. Все-таки первый зритель на подходе!
Прикрыв за собой дверь, Аркадий со свойственным ему бесцеремонным видом повесил кепку на угол какого-то мольберта, — их много стояло в мастерской художника, — затем повел носом и, не обратив внимания на горделивую позу Костика, сказал:
— У тебя пахнет, как в хорошей столовой! Здорово!
И расхохотался, оттопырив руки, заложенные в карманы брюк.
— А я не вижу ничего комичного, кроме твоей физиономии, — не изменяя своей позы и не глядя на Аркадия, заметил Костик. — Иди-ка, посмотри! Полюбуйся. Хотя ты и не веришь в мой талант, — не отказывайся, я прекрасно чувствую, — но эта вещичка, ручаюсь, тебе понравится.
Костик протянул Аркадию руку.
— Ого!
Желтый от табака, согнутый палец Аркадия поплясал в нерешительности перед мольбертом, слегка дотронулся до полотна.
— Что — ого? — с усмешкой спросил Костик.
— Вообще-то неплохо, конечно…
— То-то! Сам Робинзон, тоскуя на своем острове по женщине, не смог бы нарисовать, будь он художником, такие прекрасные тела! — выговорил Костик, повторяя, несомненно, не свои слова.
— Да-а… Только посмотри… Вот эта, что лифчик снимает…
Аркадий внимательно вгляделся.
— Да, да, — увереннее сказал он. — По-моему, у нее руки как-то не так приставлены! Ведь она пуговичку расстегивает, так? Значит, порядком изогнуться должна, а она стоит себе, как… палка. Ты когда-нибудь в бане один мылся? — все более оживлялся Аркадий. — Знаешь, наверное, между лопатками есть место — его ни сверху, ни снизу не зацепишь, а оно самое чесучее! — Аркадий даже повел плечами. — Через подмышку с мочалкой полезешь — и тут руки коротки. А ведь как раз там, по-моему, пуговицы… Можно подумать, что раз плюнуть — пуговицу на собственной спине расстегивать. Она ведь морщиться должна хоть от напряжения.
— Морщиться! — передразнил Аркадия Костик. — Что
Костика задело за живое. Не договорив, он отступил на шаг.
«А ведь он, пожалуй, прав! Действительно, некоторое напряжение в фигуре придало бы ей больше жизненности…»
— Что — великий Рафаэль? — поинтересовался Аркадий.
— Великий Рафаэль не втиснул бы в искусство мочалку.
Аркадий пожал плечами.
— В бутылку полез… чудак! Я как зритель тебя покритиковал: по собственной спине эту позу знаю, а ты — мочалку в искусство. Вижу, что ты критику не перевариваешь, замнем разговор для ясности. Вообще-то красивые они у тебя получились, эти две девки. Где ты их видел?
— Почему ты думаешь, что я их видел?
— Выдумать это нельзя. Это — мать родила.
— Верно, трудно выдумать, — сознался Костик. Глаза его восторженно сузились, и он продолжал: — Какие девушки живут в России! Посмотри: это живые, существующие девчата. Где-то сейчас они поют песни или грустят. Это же первые попавшиеся, обыкновенные, простые! Я тебе посоветую: выйди на пляж, в купальню. Вот где формы! Я провожу там иногда целые дни. Бывает так, что я попадаю в самую гущу полунагих амазонок, — закончил доверительным шепотом Костик.
— Которые кроют тебя почем зря, — добавил Юков.
— Искусство требует жертв, — авторитетно заявил Костик. — Приходится терпеть, это неотвратимо.
— Да-а… В отношении девушек признаю твой талант. Точка. Но, кроме девушек, ты что-нибудь умеешь рисовать? Бой, например. Атака. Шашки наголо. Почему же у тебя везде девчонки? Здесь, там…
— Творчество должно быть свободным, Аркадий. Я по заказу не создаю художественных произведений.
— Ишь ты! Да ведь эта, на охапке листьев, это же Женька Румянцева. Откуда ты знаешь, что у нее такие ножки? — спросил Аркадий, приподнимая марлю с соседнего мольберта.
Костик насмешливо прищурил глаза:
— Я из-за нее специально хожу на стадион. А потом, всякий художник обязан видеть сквозь покровы материи то, что простой смертный рассматривает без… Понял?
— Нда-а… — протянул Юков. — Можешь ты говорить. Какие слова! Какая ученость! Только на месте Женьки я бил бы тебя по физии. Какие, к домовому, покровы, — это знаешь, как называется?
— Девочкам это нравится.
— Не бреши! Не поверю, — Аркадий подозрительно посмотрел на Костика. — А ты… у тебя других, из нашего класса, остальных нет?
— Кого, например? Знаю, знаю. Ты спрашиваешь о Соне. Нет, она меня не вдохновляет.
— Ну и слава богу, — пробормотал Аркадий.
— Ты влюблен в нее, а?
— Ладно, ладно!.. Ни в кого я не влюблен. Не занимаюсь глупостями.
— По-моему, она простушка…
— Заткнись, понял? — крикнул Аркадий и сразу побагровел.
— О, Аркадий! — изумленно воскликнул Костик.
— Не лапай, когда не просят, понял?
— Извини, ты прав: каждый обязан защищать своих учительниц. Как идет учеба?