Дорогой ценой
Шрифт:
Звук колокола прозвучал по всему дому, но крепко уснувшие слуги его не услышали.
Через минуту провизор открыл дверь: перед ним стоял пан Коримский.
— Вы ещё не спали? — Коримский подал молодому человеку руку. — Добрый вечер, пан Урзин.
— Что случилось, пан Коримский? Почему вы возвращаетесь раньше и без предупреждения? — спросил Урзин удивлённо.
Он взял из рук кучера тяжёлый чемодан и сумку аптекаря и понёс их в дом.
— Не трудитесь, — попытался остановить его Коримский.
— Позвольте, я это сделаю с удовольствием.
Во взгляде Урзина было столько радости и просьбы одновременно, что ему нельзя было отказать.
— Прошу, зайдите ко мне, — сказал Коримский, открывая дверь своей комнаты.
Поставив чемодан и сумку, Урзин помог хозяину раздеться, взял у него шляпу и перчатки. Он устало откинулся на угол дивана.
— Как вы все здесь поживаете? — спросил аптекарь, которому внимание молодого провизора, пришлось по душе.
— У нас, слава Богу, всё хорошо; только пани Прибовская получила печальное известие: её золовка тяжело заболела; она — пошла её навестить и вернётся только завтра к десяти часам.
— Вот как? Это печально, — сказал Коримский участливо.
— Сегодня поступило несколько писем. Я не успел переправить их вам. Меня это огорчило, а теперь я вижу, что и это рука Господа, — сообщил провизор. — Хотите их просмотреть? Прошу!
Просматривая почту и читая письма, Коримский не заметил, как провизор достал из шкафа маленький чайник, наполнил его водой, поставил на огонь и затем вышел. Он поднял голову только тогда, когда дверь отворилась и молодой человек начал накрывать на стол.
— Что вы делаете, Урзин? Мне кажется, что вы приготовили мне ужин; но мне не хочется есть.
Это вам только так кажется, пан Коримский. Стакан чаю и что-нибудь к нему не помешает с дороги.
Вы так быстро всё приготовили! Как вам это удалось, когда дома нет пани Прибовской?
— О, — улыбнулся молодой человек, — меня произвели в экономы! Прошу, отведайте! Мясо хорошее и пирог свежий.
— Вы так аппетитно всё подали, что и не откажешься. Но почему нет прибора для вас?
— Спасибо, я ужинал.
— Но чашку чаю вы всё же выпейте со мной.
— Благодарю вас. Но позвольте спросить, как поживает молодой пан?
Пан Коримский опечалился.
— Я не могу сказать, что хорошо. Он всё ещё очень слаб. Кроме того, как он мне признался, его угнетает тоска по родине. Поэтому я и приехал посмотреть, как продвигаются работы в Боровском доме и какая у нас здесь погода.
— Всё готово, пан Коримский, и почти уже неделя, как здесь чудная весенняя погода; если она не изменится, то через несколько дней всё зацветёт. Тоска — скверная болезнь. Пусть молодой пан вернётся домой. Я уверен, что близость любимой сестры для него будет полезнее остального.
— Вы считаете? Но у нас весной так холодно, а он и так постоянно мёрзнет.
— Если холодно, то надо топить, а ещё лучше дома греет любовь. Чужбина есть чужбина. Это так же, как с нашими душами. По-настоящему они могут согреться только дома, на нашей вечной родине.
Коримский смотрел в лицо говорящего: в нём было что-то трогательное. Под впечатлением этого чувства он взял руку молодого человека в свои.
— Я забыл вам ещё что-то сказать. Никуша тоскует не только. по родине и по сестре, но, как он мне сказал, и по вас.
Бледное лицо молодого человека покраснело. Загадочные его глаза засветились счастьем, и всё его лицо на мгновенье засияло.
На тонких губах осталось невысказанное слово.
— Оба они вас часто вспоминали, — сказал Коримский далее. — Если бы вы была с нами, Никуша, может быть, не так торопился бы домой. Подействовало и то, что с Аурелием что-то случилось. Хотя он это и скрывает, Николай уже заметил, что ему трудно казаться весёлым. Он мне рассказал, что тот наследовал от своего дяди имение, но вместе с тем — и семейную тень, которая ляжет теперь и на его жизнь. Больше он ничего не рассказал, и я не стал его расспрашивать. Я думаю, что ему было бы хорошо иметь доверенное лицо. Никуша им теперь не может быть. Вот, если бы вы могли войти в его доверие и узнать, что моего благодетеля угнетает. Вы знаете, что я ему многим обязан. Я был бы вам очень благодарен, если бы вы узнали, чем я мог бы ему помочь.
— Я это знаю, пан Коримский.
Урзин высвободил свою руку из рук Коримского, убрал волосы со лба и сказал:
— Однако есть обстоятельства и тени, о которых мы никому не можем рассказать, и тогда мы считаем счастьем, что можем унести их с собой в могилу. Если это подобный случай, то я не смогу выполнить вашу просьбу, пан Коримский. Тяжелее всего обвинять своих родных перед другими. Семейные тени имеют всегда один и тот же корень: грех.
Последнее слово было произнесено так тихо, что Коримский скорее догадался, чем услышал его. Но он не стал дальше расспрашивать провизора.
Выпив чай, он начал читать последнее письмо и не заметил, как Урзин, взяв чемодан и сумку, вышел с ними. Когда Коримский через четверть часа зашёл в свою спальню, он нашёл её проветренной, освещённой, с раскрытой постелью. А
Урзин как раз наливал воду в умывальник и приготавливал всё необходимое.
Аптекарь невольно наблюдал за ним. С каким нежным вниманием он заботился о его удобствах! У него уже было два провизора: первый — после свадьбы, а второй — десять лет назад. Но с Урзиным ни одного из них нельзя было сравнить. Они выполняли свои обязанности, получали свой гонорар и больше ни о чём не заботились.
Яркий свет лампы освещал двигающуюся фигуру молодого человека. Вот он стал на колени возле кровати, доставая из ночного столика домашние туфли. Затем он сложил руки над углом подушки и склонил на них своё лицо. Прислонившись к двери,
Коримский видел и чувствовал, что этот добрый чужой юноша молился за него, которого ещё никто никогда не молился и который сам никогда не молился ни за себя, ни за других.
Урзин поднялся, поправил подушку. Они ни о чём не говорили друг с другом. Урзин только попросил позволения снять обувь своему господину. Он взял её и, пожелав спокойной ночи, вышел. Когда Коримский уже лёг, ему показалось, что видит возле своей постели склонившуюся голову молящегося.