Дорогой ценой
Шрифт:
«Это верно, но и в Орлове можно так жить, чтобы не видеть того, кого не хочешь видеть. Да, но где же та новая жизнь, о которой говорил молодой крестьянин?
Иисус Христос заповедал прощать и любить, в том числе и врагов своих, и: «Кто любит Меня, тот соблюдает слово Моё».
«Ах, мой Иисус, я могу и хочу делать всё, что угодно Тебе; только его я не могу простить! Слишком сильно он меня обидел. Я бы его любила, но он оттолкнул меня и мою любовь прежде, чем, мы встретились. Он осмелился намекнуть на долг моей верности ему. Он не доверял мне, так как я дочь человека, которого он подозревает в супружеской неверности. Нет, такое не прощают!»
Маргита долго и горько плакала. Да, она вправе ненавидеть мужа, но мира у неё в душе не было.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
В роскошном дворце маркиза Орано-Вернинг в Каире после двух дней опасений и забот царила великая радость. Молодая госпожа появилась без сопровождения в крытом саду, затем одна отправилась в оранжерею, что свидетельствовало о том, что она видела хорошо.
«Что скажет хозяин, когда вернётся от вице-короля? Вчера было невозможно смотреть на его бледное, измученное лицо!» — шептались слуги. Между тем их повелительница прохаживалась в похожей на райский сад оранжерее, где зелёный собранный под стеклянным куполом занавес приглушал слишком яркий свет.
Ах, какая была здесь красота! Но девушка её словно не замечала. Она ходила, как во сне. Маленькие, украшенные жемчугом руки не выпускали фотографию: она то её прижимала к своей груди, то подносила к глазам и смотрела на неё, словно ожидая от неё ответа на все вопросы. Девушка мечтала о далёкой стране, куда отец хотел её повезти, мягкий климат которой должен был её исцелить. Ах, скорее бы отправиться туда! Если пройдёт слишком много времени, то она не увидит уже той волшебной красоты, о которой рассказывал Орловский. Для неё наступит ночь, и как тогда жить? Две слезы скатились по её щекам.
Девушка была ещё так молода. У неё было всё, что только можно было иметь.
Но если бы она лишилась зрения, то потеряла бы весь мир, ибо она знала только один свет. О том свете, который светит во тьме, она не имела понятия; ведь не было никого, кто сказал бы ей об этом. Собственно, это было довольно странно, потому что её бабушка со стороны отца была француженкой. Род Орано во время преследования христиан в Испании был среди других мучеников. Отец был последним его потомком и принадлежал, как все его предки, к евангелической церкви. Мать девущки, княгиня Вернинг, была англичанкой, и весь её род принадлежал к англиканской церкви, — и всё же дочь не имела понятия о Свете, который никогда не меркнет.
В европейских кругах Каира маркиз Орано-Вернинг — имя это он получил в день свадьбы вместе с большим состоянием жены — считался одним из открытых характеров, которые даже не стараются скрывать свою ненависть против христианства.
Если он раздаривал на благотворительные цели большие суммы, то вклада на какоелибо религиозное дело у него никто не мог просить. Так как маленькая маркиза очень рано осиротела, он сам руководил воспитанием своей любимицы, причём он следил за тем, чтобы головка его дочери не засорялась, как он сам выражал» ся, каким бы то ни было нездоровым учением.
Зато головка эта была наполнена различными иностранными языками и некоторыми научными знаниями. Тамара Орано свободно владела испанским, английским, арабским, французским и немецким языками. Не знала она лишь того, что написано на всех языках: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную».
Её учили любить природу и преклоняться перед законами её. Но когда закон природы лишил её зрения, это не могло её утешить.
И если уж не миновать той страшной ночи, то она хотела бы оттянуть её хотя бы до их переезда в Европу. Ведь она ещё никогда не видела шумящего ручья и прекрасной весны, которые Орловский ей описал. Ещё никогда она не слышала соловья и кукушку в лесу. Ах, хоть бы ещё год прожить при свете перед наступлением ночи девушка бросилась в кресло и закрыла лицо руками; ей стало страшно. Ей хотелось плакать, это облегчило бы её, но плакать ей запретили. Она протянула руку к серебряному колокольчику на мраморном столике и позвонила. Из-за миртового куста выскочила и подбежала к ней девочка лет семи в пёстрой одежде.
— Что прикажете, повелительница?
— Господин маркиз уже дома?
— Нет ещё. Ваше величество прикажет его позвать?
— Нет, позови Орфу.
Девочка исчезла. Вскоре перед печальной повелительницей стояла стройная молодая дама, полуегиптянка, полуиспанка.
— Почитать вам вслух, дорогая повелительница? Только что прибыли новые книги и ноты. Ася их уже играет. Нельзя вам быть, такой печальной. Ваш отец очень обрадуется, когда узнает, что вы сами сюда пришли!
— А что это за новые ноты и книги? — спросила девушка с интересом. — Есть ли среди них жизнеописание Вашингтона, которое я заказала?
— Я ещё не всё пересмотрела, дорогая повелительница, однако, мне кажется, что нет. Если позволите, я принесу книги сюда.
— Нет, я пойду с тобой. Это жизнеописание должно быть!
Лицо её омрачилось.
Через несколько минут обе дамы находились в холле, являвшемся продолжением оранжереи, где два больших зеркала отражали прелестный образ молодой девушки, рассматривающей книги. Но выражение её лица становилось всё мрачнее.
На вопрос компаньонки: «Что прикажете прочитать?» последовал полукапризный, полупечальный ответ:
— Когда не выполняют моих заказов, я должна слушать то, чего не хочу, да?
Ничего мне из этих книг не надо читать! Отнеси их в библиотеку отца!
— Но, повелительница, маркиз будет опечален. Ведь он хотел вас обрадовать.
— Меня обрадовать? Никто не хочет меня обрадовать, никто!
— Повелительница дорогая, не плачьте, ах, не плачьте!
Растерявшись, молодая дама стояла перед своей рассерженной повелительницей.
Искреннее сострадание и любовь выражало её смуглое лицо.