Дорогой длинною
Шрифт:
– Ну-у, проплывешь как-нибудь…
– Вот режете вы меня всегда без ножа, Владимир Антоныч!
– Митро одним духом допил остывший чай и поднялся из-за стола.
– Спасибо, Даная Тихоновна… Февронья, тебе - особое благодарствие. Смотри только, мальчишку не привадь, а то будет бегать кажин день, и жена не занадобится…
– Эту осторожность мы всегда блюдём.
– серьёзно сказала Февронья.
– Вам бы и самим жениться надобно, Дмитрий Трофимыч, а то нехорошо, такой человек обстоятельный…
– Ну, тебя мне не хватало!
– невесело хмыкнул Митро.
– Мало матери… Всё, бывайте здоровы! Владимир Антоныч, я к вам ввечеру зайду,
Он подхватил со спинки стула потрёпанный картуз, пригладил ладонью лохматые волосы и вышел.
На улице, на берегу обширнейшей лужи, почти сплошь закрытой облетевшими со старой ветлы жёлтыми листьями, сидел Кузьма и с упоением дразнил старого гуся, собравшегося искупаться. Крякающий гарем гусака уже копошился в середине лужи, разбрызгивая коричневую воду и отлавливая червей, а его предводитель шипел и вытягивал шею, стараясь достать прутик, которым помахивал перед его клювом Кузьма.
– Оставь животную!
– строго сказал Митро, и Кузьма, уронив прутик в воду, вскочил.
– Иди домой, дух нечистый, спи, а то вечером как раз в ресторане захрапишь. Будет нам с тобой от Яков Васильича на орехи!
– Не, я спать не хочу.
– заявил Кузьма. Помедлив, осторожно сказал, - Я с тобой пойду, Трофимыч, ладно?
– Да на что ты мне сдался?! Я по делу, в Замоскворечье, там залило всё по окна… Самому не в охоту, так тебя ещё волочить…
– Чего меня волочить, сам пойду! Ну, Трофи-и-имыч…
– Ой, замолкни, Христа ради, башка трещит… Идём, только молчи.
Кузьма просиял улыбкой и кинулся вдогонку.
К облегчению Митро, племянник действительно не пытался завести разговор. Кузьме явно было не до болтовни: он ещё находился под впечатлением минувшей ночи и шествовал рядом с Митро с задумчивой физиономией. Но довольно быстро его ипохондрия сошла на нет: такой ясный день стоял на дворе, так блестело в лужах запоздалое сентябрьское солнце, так смеялись, болтали и шутили высыпавшие на залитую водой улицу, стосковавшиеся по свету и теплу обитатели Живодёрки. Митро и Кузьма, идущие вниз по улице к Садовой, только успевали вертеть головами, отвечать на сыплющиеся приветствия и здороваться сами.
На углу цыгане неожиданно увидели Якова Васильича, который разговаривал через забор с Данаей Тихоновной. Хоревод явно на что-то жаловался, Даная Тихоновна сочувственно кивала, продолжая при этом ловко лущить семечки. Митро знал, о чём беспокоится Яков Васильич: хор последнее время терпел большие убытки, не осталось ни одной из ведущих солисток, и положения не смогла спасти даже Варька, неожиданно появившаяся в Москве неделю назад.
Она приехала с чужим табором, одна, без брата, и прямо с Крестовской заставы пришла к Макарьевне. Идти сразу в Большой дом и представать перед глазами Якова Васильева Варька не рискнула и потихоньку послала Кузьму за Митро. Последний явился немедленно - и просидел допоздна, слушая рассказы о Насте, Илье и их таборной жизни. Митро расспрашивал Варьку долго, жадно и подозрительно, чувствуя, что та чего-то недоговаривает, но Варька твёрдо стояла на своём:
"Хорошо они живут, Дмитрий Трофимыч. Илья Настю бережёт, не обижает, она каждый день наряды меняет. Сейчас уже в Смоленск зимовать приехали, а там, глядишь, она его перекукует: приедут в Москву." "Перекукуешь твоего чёрта упрямого, как же…" - бурчал Митро, с недоумением поглядывая на чёрный Варькин платок.
– "А ты что, сестрица, спаси бог, схоронила кого?" "Мужа." "Ох ты… Да когда
"И как же ты теперь думаешь?.." "Вот, видишь, Дмитрий Трофимыч, - по вашу милость явилась." - сдержанно сказала Варька.
– "Ты меня, помнится, весной приглашал." "Да я и не отказываюсь!" - обрадовался Митро.
– "И Яков Васильич возьмёт!
Петь-то вовсе некому, Зинка Хрустальная больше года не объявляется, сидит со своим Ворониным в его Кропачах, в графини собирается! На одной Стешке тянем, а много ли с неё проку… Давай, сестрица, сегодня же с хором и выйдешь!" "А Яков Васильич-то меня не прибьёт?" - усмехнувшись, спросила Варька. – "За то, что мы с Ильёй Настьку в табор уволокли?" "Ну, ты не Илья, с тебя какой спрос… Ничего. Я с ним сам поговорю. А ты готовься, романсы свои вспоминай, за лето, поди, всё забыла. Даст бог, подымем доход-то." Митро оказался прав. Яков Васильич, выслушав его осторожную речь, долго молчал и хмурился, тёр подбородок, морщил лоб, а затем, так и не сказав ни слова, вышел из комнаты. Но ночью, уже после выступления хора в ресторане, Яков Васильев сам пришёл в дом Макарьевны и заставил Варьку, которая уже раздевалась перед сном, сызнова рассказывать о том, как Насте живётся в таборе. Изрядно напуганная Варька повторила всё слово в слово.
Яков Васильев выслушал её не перебивая, встал и двинулся к двери. С порога обернулся и коротко сказал:
"Чтоб завтра же в хоре сидела." Варька перекрестилась и, едва за хореводом закрылась дверь, кинулась перебирать свои платья, бережно сохранённые Макарьевной в сундуке. На второй день она уже пела вместе с хором свои старые романсы, на третий в ресторан сбежались все прежние почитатели брата и сестры Смоляковых, а на четвёртый стало ясно: Варьке одной всё же не вытянуть хора. Не меньше голоса в хоре нужна была красота. Такая красота, какая была у Насти, какой обладала Зина Хрустальная, какой блистала покойная жена Митро.
А взять эту красоту было негде.
Как ни осторожно пробирались за спиной хоревода по улице Митро и Кузьма, Яков Васильич всё же услышал и обернулся. Цыгане мгновенно сдёрнули картузы.
– Доброго утра, Яков Васильич!
– Где вас ночью носило?
– не здороваясь, сердито спросил тот.
– Митро, тебя спрашиваю!
– У Конаковых в карты играли.
– на голубом глазу заявил тот.
– До утра просидели.
– Денег, что ли, много завелось?
– подозрительно спросил Яков Васильев, поглядывая на мадам Данаю. Но та невинно продолжала лущить семечки, а на усиленные подмигивания Кузьмы ответила чуть заметной понимающей улыбкой. Митро дёрнул Кузьму за рукав, и они ускорили шаги, торопясь свернуть на Садовую, откуда доносились крики и ругань извозчиков.
Посреди улицы сцепились осями две пролётки, и извозчики - всклокоченные, распаренные, со злыми красными лицами и взъерошенными бородами – машут кнутами перед носом друг у друга и отчаянно бранятся. Из-за угла появляется "правительство" - заспанный, важный городовой. Извозчики умолкают на полуслове, в считанные мгновения заключают мир, молниеносно расцепляют пролётки и раскатываются в разные стороны под неумолчный хохот толпы.
На углу Садовой и Тверской офеня торгует лубочными картинками, и Митро с трудом оттаскивает Кузьму от пёстрых аляповатых изображений генерала Скобелева, красной "тигры" с хвостом трубой и "как мыши кота хоронили".