Дорогой длинною
Шрифт:
– Долго ещё дурака валять будешь? Вставай!
Данка открыла глаза. Глядя в сторону, тихо, ненавидяще сказала:
– Не встану. Шагу не сделаю.
– Чяёри, ты с ума сошла?
– так же тихо, раздельно спросила Варька. – Восемь тысяч на кону! Встань и иди, ты цыганка! Со своим поляком как хочешь разбирайся после, а сейчас встань и иди! Ждут тебя!
– Как же вы мне, христопродавцы, осточертели все… - горько сказала Данка, отворачиваясь к замёрзшему, мерцающему синими искрами окну. – Ступай, Варька… Выйду сейчас, только поди вон, ради бога… Варька ещё минуту вглядывалась в неё.
За дверью к ней кинулись цыгане, что-то заговорили, загалдели все разом, начали хватать за руки, плечи, толкать в спину. Перед глазами мелькнуло потемневшее, неподвижное лицо Кузьмы (он один молчал), но Данка пронеслась мимо него, не обернувшись, с надменно вздёрнутым подбородком, и, с силой оттолкнув руки цыган, быстро вышла, почти выбежала в сияющий зал, где её встретил оглушительный взрыв аплодисментов.
…Домой цыгане вернулись глубокой ночью, возбуждённые и счастливые.
Вечер прошёл с большим успехом, Данку не отпускали от столиков, она по нескольку раз спела весь свой репертуар, плясала, снова пела, едва переводила дух, сидя за столом пьяного от водки и счастья Сыромятникова или у него же на коленях, и опять шла выступать. К двум часам ночи она была еле жива, но избавление пришло неожиданно: Сыромятников заснул прямо посреди "Не будите вы меня", уронив взлохмаченную голову на стол и своим храпом перекрывая весь хор цыган. Не проснулся он даже тогда, когда его на руках выносили из зала шестеро половых. Теперь можно было с чистым сердцем и огромным заработком ехать отдыхать.
– На ногах стоишь, или извозчика взять?
– озабоченно спросила Варька, когда они вместе с шатающейся от усталости Данкой вышли из задней двери ресторана на мороз. Остальные цыгане давно ушли вперёд, из-за угла отчётливо слышались в ледяном воздухе их смех и громкий разговор, вместе с ними ушёл и Кузьма, так и не сказавший ни слова за весь вечер, и Данка с Варькой стояли одни на пустой, заснеженной улице под редкими звёздами.
В ресторане уже погасили огни. Где-то далеко, на Большой Грузинской, слышался удаляющийся скрип полозьев, вялый собачий брех из-за забора.
– Я сама дойду.
– чуть слышно сказала Данка.
– Держись за меня.
– предложила Варька, но Данка, не взглянув, отстранила её руку. Платок на её волосах уже заиндевел, муаровое платье, выглядывающее из-под полушубка, тоже покрылось по подолу серебристой изморозью. Варька зябко стянула на плечах полушалок и заторопилась следом. Она тоже очень устала, отчаянно клонило в сон, но на душе было как никогда тревожно. Ещё сильнее эта тревога стала, когда Варька заметила на углу неподвижную мужскую фигуру.
– Дмитрий Трофимыч?!
– удивилась она, поравнявшись со стоявшим. Данка прошла мимо, не поднимая головы. Варька проводила её взглядом и снова изумлённо посмотрела на Митро. Тот, глядя в сторону, проворчал сквозь зубы:
– У вас разве заночевать сегодня?
– Сделай милость, морэ.
– подумав, сказала Варька. Митро коротко взглянул на неё, кивнул и ускорил шаг.
Макарьевна в эту ночь не дождалась, по обыкновению, своих постояльцев:
её раскатистые
– Эй, где вы там? Данка, Дмитрий Трофимыч, проходите!
Данка медленно прошла мимо неё в свою комнату и прикрыла дверь.
Вскоре оттуда пробился дрожащий свет керосиновой лампы, послышался шорох одежды. Варька, не снимая полушубка, присела было на сундук в углу, но тут же вскочила: мимо неё, грохоча мёрзлыми валенками, прошёл Кузьма.
Бешено ударила о стену тяжёлая, разбухшая дверь.
– Морэ, подожди!
– кинулась к нему Варька. Кузьма остановился на миг, повернулся, резко отстранил, почти оттолкнул Варьку и вошёл в комнату к жене, захлопнув за собой дверь.
Данка, которая стягивала через голову платье, услышала стук и вынырнула из волн малинового муара: сердитая, бледная до синевы под глазами, с рассыпавшейся причёской. Увидев мужа, она отвернулась.
– А, ты…
– А ты кого ждала?
– сквозь зубы спросил Кузьма, приближаясь.
– Поляка своего?
Данка, не ответив, усмехнулась краем губ, отбросила за спину распустившиеся волосы, занялась платьем. Кузьма с минуту стоял неподвижно, молча, глядя дикими глазами на то, как жена бережно, как живое, укладывает платье на спинку стула. Затем тихо спросил:
– Кто он? Давно знаешь его?
– Никто. Вовсе не знаю.
– Не знаешь?
– повысил он голос.
– Отчего же он тебе платья дарит? Деньги такие платит за тебя?!
Данка, не оглядываясь, пожала плечами:
– Его воля. Может статься… Она не договорила: Кузьма метнулся к ней, сорвал платье со спинки стула и дёрнул расшитый лиф так, что тот, жалобно затрещав, порвался до самой юбки. Данка беззвучно ахнула, схватившись за щёки. Жалобно сказала:
– Ой, скоти-ина…
– Что?!
– Кузьма отбросил испорченное платье, схватил Данку за руку, заставил встать. Она, зашипев, отпрянула было в сторону, но муж поймал её за распущенные волосы - и ударил. Наотмашь, по лицу, сразу же разбив губу.
Потом ещё раз. И ещё.
От последней оплеухи Данка упала на пол. Медленно поднялась, не глядя на Кузьму, размазала по подбородку и щеке кровь, устало, без злости усмехнулась:
– Ну, всё, иль нет? Отвёл душу-то?
Кузьма молчал, опустив голову. Данка отчётливо слышала его тяжёлое дыхание и понимала: в любую минуту он может ударить её снова. От боли звенело в ушах, но ни страха, ни обиды она не чувствовала. Только бесконечную усталость и отвращение. И ещё было безумно жаль пропавшего платья. В последний раз облизав губу, Данка нагнулась за ним, подняла, рассмотрела лиф. На самом видном месте… Нет, не починить. Только на помойку теперь…
– Данка… - послышался хриплый голос мужа. Она повернула голову. Кузьма стоял держась рукой за стену, словно пьяный, исподлобья смотрел на неё.
Данка усмехнулась. С нескрываемой досадой спросила:
– Ну, чего тебе ещё? Или бей дальше, или поди вон. Я еле на ногах держусь.
Такое платье испоганил, аспид… Тут же последовал новый удар, от которого Данка отлетела в угол комнаты.
Она охнула, сильно ударившись затылком о подоконник, схватилась за голову, медленно встала на колени, затем - на ноги. Перевела дыхание и пошла к мужу.