Дорогой длинною
Шрифт:
В памяти его оставался весёлый, юркий мальчишка, гораздый на враньё и выдумки, ворующий на Тишинке пироги и пряники и потом угощающий ими всю улицу, не знающий, что такое печаль. А это… Что ж это?
– И ведь не сильно он пьяный-то, - вполголоса сказал Митро.
– Больше прикидывается. Завтра проспится - весь день от меня прятаться будет. И за какой грех мне это, а? Не племянник, а каторга бессрочная! Ничего поделать с ним не могу, ничего! Хорошо, хоть Варька твоя приехала! Он, кроме неё, никого не слушает, паршивец…
Как
– Ну… что смотришь, Трофимыч? Вот, пришёл… Бить хочешь, что ли?
Глянув в лицо Митро, Илья забеспокоился, что к тому и идёт. Но тот сдержался, пробурчав сквозь зубы:
– Не мешало бы… Только тебе, я вижу, и так уж навешали. Где был?
Кузьма молчал.
– Где был, спрашиваю?
– повысил голос Митро.
– На Хитровке?
– Ну и хоть бы…
– "Хоть бы"! Сколько раз тебе говорено - пей около дома! На Хитровке тебя, дурака, зарежут когда-нибудь! Да не бойся ты, не трону. На кой ляд ты мне сдался… Иди, ложись спать.
– Иду.
– Кузьма опустил голову, помотал ею. Илье показалось, что он и в самом деле не так уж пьян.
– Трофимыч…
– Чего тебе ещё?
– Варька… Варвара Григорьевна… что ли, приехала?
– Приехала, - глухо сказал Митро. И вдруг сорвался, заорал: - Иди спать, сукин сын, чтоб тебе света не дождаться! Висельник чердачный нераскаянный! Доведёшь ты меня, холера, до преступления!
– Не ори, - сказал Кузьма.
– Я и так иду.
Он перешагнул порог кухни, шатаясь, дошёл до печи, навзничь повалился на покрытые старым ковром нары и сразу же захрапел. Митро в сердцах сплюнул. Илья, глядя в стену, подавленно молчал.
– А ты чего встал?
– накинулся вдруг и на него Митро.
– Проваливай и ты тоже, и чтоб не видел я вас никого до утра! Чума проклятущая на всю мою жизнь!
Илья искоса взглянул на него, вышел. Он не сердился: самому хотелось орать и ругаться. Настроение испортилось окончательно. Он прошёл через нижнюю комнату, поднялся по лестнице на второй этаж, где было темнымтемно, и… замер, услышав голос Насти. Она с кем-то разговаривала, стоя в дверях комнаты, и Илья невольно прислушался.
– Нет. Правда, нет. Это не Илья, а гаджэ. Тогда, в овраге. Я в самую драку кинулась, по лицу и зацепили. Ты что, мне не веришь? Дадо! Когда я тебе врала?!
– Не знаю.
– Чёрный силуэт шевельнулся совсем рядом, и Илья сделал шаг назад, узнав Якова Васильева.
– Только сдаётся мне, его это всё-таки работа. И раньше бешеный был, и сейчас не лучше.
– Да что ж такое, отец! Я правду говорю!
– От возмущения Настя заговорила громко, и Илья
– Ну, бог с тобой, если родной дочери не веришь, спроси Варьку, она знает!
– Варька ему сестра, она что хочешь подтвердит.
– Таборных спроси! Все видели! Может, мне детьми своими забожиться?!
Я забожусь! Если уж до того дошло, что ты мне без этого не веришь…
– Не трудись. И спрашивать я никого не буду. Ваши дела, ты ему жена. Если понравилось к колесу привязанной по грязи бегать - на здоровье. Но до сих пор не пойму, для чего… - Яков Васильев понизил голос, и больше Илья ничего не слышал. Да больше и не надо было.
Он закрыл глаза, прислонился к невидимой стене. Сердце стучало так, что отдавало в голову. "Зачем приехали только?
– с горечью подумал Илья, садясь в темноте на пол.
– Зачем приехали? Быть беде".
*****
В маленькой комнате на втором этаже горела зелёная лампа. Её слабый огонёк освещал старый комод с рядом фарфоровых безделушек на крышке, гитару с узким "женским" грифом в углу, букет полуувядших роз в вазе синего хрусталя, рядом с цветами - целую башню растрёпанных романов:
"Роковая страсть", "Любовь графа Шевалли", "Жестокая красавица", "Любовь и гибель маркизы Анны"… Дашка, сидящая возле стола, поглаживала пальцами корешки книг, наугад клала их одну на другую. Маргитка, стоя к ней спиной, взбивала подушки на постели так, что пух летел метелью.
У порога сидел на полу, обхватив руками гитару, Яшка. Он отчаянно зевал, но не уходил.
– Будешь спать здесь, со мной, - выпрямляясь, сказала Маргитка.
– А то, если хочешь, на сундук ложись, но с него свалиться запросто можно…
– Нет. Я с тобой лучше.
– Только я иногда ночью во сне разговариваю. Не боишься?
– Не боюсь.
– Ты красиво пела сегодня. Меня научишь?
– Конечно. Ты сразу схватишь.
Дашка встала, отошла от окна, ощупью нашла край постели. Её коса наполовину распустилась, тяжёлая каштановая прядь упала на подушку, и Яшка жадно уставился на неё. Маргитка, проследив за взглядом брата, скривила гримасу, но промолчала.
– Кто тебя так хорошо плясать выучил?
– помолчав, спросила Дашка.
– Вот дура! Как же ты решила, что хорошо, если ты слепая?!
– прыснула Маргитка.
– Я чечётки по звуку разбираю, - спокойно пояснила Дашка, и почти одновременно с ней рявкнул на сестру Яшка:
– Погавкаешь ты у меня, зараза! Косы повыдеру! Распустила язык…
– Пошёл к чёрту!
– огрызнулась Маргитка.
– Чего расселся, чего уставился? Влюбился, что ли? Иди спи к лешему, золотой мой, нечего на девок пялиться! Скажи спасибо, что она слепая, а то бы давно тебе по морде за твои взгляды съездила!