Дорогой товарищ король
Шрифт:
Тут и Шмурло замычал, задергался. Вокруг головы маркграфа летала возмущенная ванесса, тоненько орала, а Миканор только отмахивался, памятуя о страшном заступнике и мстителе. Шмурло яростно подмигивал капитану до тех пор, пока Деряба не догадался, что это азбука имени Морзе.
«Товарищ капитан!
– сигнализировал полковник.
– Приказываю вам немедленно принять меры к нашему освобождению!»
«Ты этого козла вербовал, тебе и отвечать», - отмигался Деряба.
– А за козла отвечать будешь, - заметил, не оборачиваясь, маркграф.
Некоторое время Шмурло беспорядочно хлопал веками, потом решился:
«Убей
«Больно здесь нужны ваши тайны».
«Ах, уже и «ваши»?»
Чтобы утешить и развеселить полковника, Деряба стал то левым, то правым глазом рассказывать о том, как в Анголе попал в руки повстанцев. Его тогда посадили в термитник, решив, что советскому человеку самое место там, где безраздельно господствует принцип коллективного труда. Но термитник был такой большой, а самих термитов такая пропасть, что вскоре мышцы век у Дерябы устали и заболели и осталось неясно, как отважный капитан сумел выкрутиться из такой сложной ситуации.
Воспользовавшись этим, Шмурло начал промигивать свое политическое завещание. Сейчас, в этом совершенно чуждом окружении, даже распоследний диссидент - да что диссидент, даже агент ЦРУ казался ему самым близким и родным человеком по сравнению с жестокими существами, населявшими Замирье. Поэтому Шмурло велел капитану, буде тот останется в живых и вернется домой, тайно извиниться от его имени перед поднадзорным академиком за тараканов и прочие пакости, явно покаяться перед супругой за Анжелу Титовну и другие сотворенные прелюбы и сообщить через враждебные радиостанции всем людям доброй воли, что... Но тут и полковник замучился и смежил усталые веки, так и не устроившись окончательно в перебежчики.
Зверина маркграф томил их голодом и жаждой, но его ведь тоже можно понять: попробуй-ка разлепи рты этим гаврикам! Тотчас же в воздухе повиснет такая густая Митирогнозия Магика, что не только самого маркграфа придавит рухнувшей башней, но и моря выйдут из берегов, а с гор спустятся дикие племена...
Ванесса залезла Дерябе прямо в ухо и нашептывала слова напрасного утешения, а он даже тряхнуть головой не мог, чтобы избавиться от щекотки.
Между тем маркграф закончил ухаживать за лицом и выслушивал доклад запыхавшегося баронета, который вернулся неведомо откуда. Едва лишь баронет доложился, Миканор, Соитьями Славный, собрал пальцы правой руки в заурядную оскорбительную фигуру и представил эту фигуру под нос баронету. Это ему вместо пяти процентов, мстительно догадался Деряба. Оборванцы сидели кружком и довольно скалились, что в рабство продадут не их, показывали Дерябе зеленые языки.
Вдали послышались глухие удары. Оборванцы посерьезнели. Миканор приказал им взгромоздить себя на коня. Затрещали заросли, удары приближались. Деряба-то полагал, что сейчас к подножию башни из леска выедет какой-нибудь караван, но все было гораздо хуже...
Дети у нас хорошо знают, что если будешь не спать и вообще нарушать дисциплину, то придет бабай с большим мешком и заберет, хотя самого бабая никто не видел. А вот он тебе и бабай! Метра четыре ростом, в клетчатом балахоне до пят и с клетчатым же мешком. На голове бабая рогатый шлем, нос длинный и острый, глаза круглые и без зрачков. Волосы на бороде в палец толщиной, их всего-то десятка три. Лапы сплошные, словно бы он в варежках. В мешке что-то шевелится. Именно так выглядит странствующий работорговец в Замирье, отсюда-то и пошли легенды про бабая.
Деряба задрожал, напрягся, но вовремя вспомнил о проклятой паутине. Шмурло, кажется, потерял сознание. Бабай поставил мешок на землю, подошел к связанным и стал их измерять вдоль и поперек. Обмерами он, как видно, остался недоволен, потому что принялся выговаривать маркграфу за преувеличения и приписки. Голос у него был такой низкий, что временами проваливался в инфразвук.
– А ты думал, тебе за двести монет Шишела с Мышелом продадут?
– ехидно парировал маркграф.
Великан возражал, говорил, что за карликов нынче много не выручишь. Они долго и бесстыдно торговались, маркграф рассказывал о многочисленных победах Дерябы над зубастыми голяками и о том, что Шмурло до тысячи не скажу, но до трехсот считать умеет. От обиды полковник даже пришел в себя.
Наконец приступили к расчету. Каждую монету Миканор пробовал на зуб, безжалостно отвергая фальшивые. Рядом с конем подпрыгивал баронет, надеясь все же получить хоть часть комиссионных за посредничество. Благородный рыцарь в порыве великодушия заявил, что фальшивые он может забрать себе, если бабай позволит. Ванесса активно вмешивалась в торг, убеждала в чем-то бабая, а тот дул на нее, отгоняя.
Работорговец с сожалением опустил потощавший кошелек за пазуху, взял мешок и направился к пленникам. Каждый его шаг болью отзывался в кишках Дерябы.
...К ванессе, сопровождавшей капитана, полковник Шмурло относился с иронией и даже какой-то брезгливостью - баба не баба, муха не муха, и чего это Степан не пошлет ее куда подальше. И вот эта не баба и не муха улучила момент, примерилась и спланировала к земле - как раз под тяжелый, шипами подкованный сапог великана.
Оборванцы в ужасе закричали. Маркграф, не считая, смахнул монеты в переметную суму, дал коню шпоры и помчался по дороге. Бабай поднял провинившуюся ногу и застыл, бессмысленно разглядывая раздавленное существо, а потом тоскливо завыл, не в силах сдвинуться с места. Мешок он бросил, и мешок тоже поспешно пополз по земле в сторону.
Без всякого шума и треска из зарослей вышел страшный зверь дихотом. Больше всего зверь напоминал ручные ножницы по металлу, положенные плашмя. Передние лапы у него были коротенькие и близко поставленные, а длиннющие задние он расставлял и сближал, отчего страшные лезвия плоской морды постоянно находились в движении. Глаз у дихотома не было вовсе, но и без этого чудовище прекрасно знало, где находится нечаянный погубитель ванессы. Похоже, что у зверюги было одно-единственное чувство - чувство справедливости. Дихотом между делом поддал как следует хвостом подлецу баронету, так что маркграф вовремя ретировался.
Странствующий работорговец даже не пытался бежать или защищаться. Круглые глаза его затянулись матовой пленкой, толстые пупырчатые губы шевелились, шепча напрасные заклинания, безжалостные руки умоляюще сложились перед могучей грудью. Дихотом остановился, прикинул, где у бабая середина, плоская морда метнулась вперед, клацнули половинки челюстей.
Какое-то время перекушенный ровно пополам странствующий работорговец был жив, он еще разевал рот и даже пытался взмахнуть руками, но попытка эта привела лишь к тому, что верхняя половина тела соскользнула с нижней и шумно ударилась о землю.