Дорогой товарищ король
Шрифт:
– Грызи его хопуга, - машинально добавил Тубарет.
– Данную сумму?
– не поверил канцлер.
– То есть дань? Никогда и никому Листоран не платил дани, а уж тем более аронакским Скопидарам. Напротив того, они нам каждый год отступного платят, чтобы не обижали...
– Товарищи, товарищи, - сказал король.
– Вы с Уставом знакомились? Вот и выполняйте.
– Срам какой, позор!
– выкрикнул герцог.
«А вдруг это не Семен Пантелеевич?
– подумал король.
– Здесь ведь тоже сволочей хватает. Да нет, конечно Семен Пантелеевич, больше некому...»
– Срам -
– рявкнул он. Тут, кстати, пришлось волей-неволей растолковать соратникам, что такое партвзносы и на какие хорошие дела они обычно тратятся.
– Знал бы, сроду заявления не подавал, - ворчал герцог вполголоса.
– Да еще на парткомиссии стыда хватил - что да что делал до семнадцатого года... Что делал, что делал... Что молодой герцог до семнадцатого года делает? За служанками бегает, вот что...
– Больно много воли берешь, товарищ герцог, - назидательно сказал Востромырдин.
– Вот сам взносы и повезешь.
Тубарет запротестовал, что, мол, не дело оставлять войско без головы в такое тревожное время, но тут прибежал слуга с криком:
– Государь! К телефону!
В приемной страхолюдная секретарша-хопуга уже басила в трубку:
– А как тебя зовут, мальчик? Сережа? А ты вкусный?
Стараясь не глядеть на образину, Виктор Панкратович вырвал трубку:
– Востромырдин слушает!
– Дяденька!
– раздался детский голос.
– А где Баба-яга? Ты ее убил?
– Убил, убил, - успокоил ребенка король.
– Папа дома?
– Нет, папа на Марсе, я как раз в центр управления полетов звоню... А это не Центр? Тогда извините...
– Стой! Не вешай трубку!
– взмолился Востромырдин.
– Ну, мама дома? А дедушка? Дедушка у тебя коммунист?
– Дедушка у меня губернатор, - похвастался далекий Сережа.
Глава 12
Есть пила «Дружба», а есть и пила «Любовь», и она куда страшнее, ибо первая уязвляет дерево, вторая же - самое сердце человеческое.
Наевшись, напившись и наслушавшись новостей в трактире, маркграф Миканор, Соитьями Славный, со своими спутниками расположились ночевать в сарае, по-простому, на соломе. Миканор и Деряба дали друг другу на сон грядущий крепкое слово, что не станут предпринимать ночью никаких диверсий, потому что и без того от мужиков можно теперь ожидать всякого. Деряба от нечего делать принялся подначивать маркграфа: дескать, не обломится ему тут ничего, поскольку даже староста запер своих дочерей в погреб.
– Погреб - это пустяки, - сказал маркграф и мечтательно потянулся всеми косточками и хрящиками.
– Всяко запирали. И на семь замков, и за бронзовой дверью.
С этими словами он добыл из переметной сумы струнный инструмент и перебрал тонкими пальцами по грифу.
– О!
– оживился Деряба.
– «Нейтральную полосу» знаешь?
Но маркграфу эта песня была незнакома, как, впрочем, и все остальные, предложенные капитаном. Вместо этого он тоненько-тоненько затянул:
Хорошо тому живется,
Кто красавицей любим:
Даже в Мир она пробьется,
Устремляяся за ним!
Ноты из инструмента вылетали тоже довольно противные.
– Нормальный голос, - похвалил Деряба.
– Типа Валерия Леонтьева.
Маркграф спел еще несколько ксив такого же любострастного содержания, и Деряба почувствовал, как что-то шевелится. Шевелилось непосредственно под ним, под соломой, под землей. Капитан вскочил и в слабом сиянии зеленой свечи увидел, что из соломы торчит чья-то рука.
– Я же говорил, - пожал плечами маркграф и еще сильнее ударил по струнам.
К руке присоединилась другая; солома полетела в стороны, и над земляным полом показалась чумазая, но симпатичная рожица, а потом и ее хозяйка в целом.
– Подруги есть?
– по привычке спросил проснувшийся от шума Шмурло. Первая из дочерей старосты уже обнимала перепачканными в земле руками поющего маркграфа, а две другие выбирались из подкопа. Сестрица отпихивала их от Миканора ногами, и бедные девушки были вынуждены удовольствоваться капитаном и полковником, найдя, что они тоже ничего себе на крайний случай.
– И вот так всю жизнь, - объявил маркграф, увлекаемый своей избранницей за дощатую перегородку. Но и там сиятельный повеса не оставил своих музыкальных упражнений. Голос его, равно как и содержание песен, оказал на военнослужащих и их случайных подруг необыкновенное и желаемое воздействие.
Подобно Виктору Панкратовичу, Шмурло и Деряба смогли лично убедиться, что женщину в Замирье можно уговорить только добром, что и было сделано и по мере сил повторено.
Песня не кончалась.
– До сих пор голосит, идол, - пожаловался утомленный Шмурло, но как раз тут песня и смолкла. Подруга Дерябы стала щипать капитана и уговаривать его хотя бы посмотреть одним глазком на прославленные действия маркграфа. Деряба долго ворчал, потом сдался, пробил мизинцем дырку в доске и посмотрел.
– Струна лопнула, новую натягивает, - объяснил он своей старостиной дочке и щелкнул ее по носику.
...Путь от деревни до деревни был неблизкий. Приходилось ночевать и в лесу, и в поле. Один раз среди бела дня на маленький отряд налетели вовсе уж нехорошие существа с человеческими туловищами и головами, но при стрекозиных крыльях и шести шипастых лапах. Особенно страшными были их лица - совсем как у людей, только глаза огромные и бессмысленные. Атакуя, твари издавали низкое гудение. Маркграф прикрывался сверху мечом, а Деряба колол своим страшным копьем. Шмурло сперва боялся, но потом тоже приладился бить нападавших дубиной по всем местам. Три зверя подыхали на дороге, остальные с воем умчались прочь.
– Странно, - сказал маркграф.
– Что это они прямо на тракте охотятся? Осмелели или от голода?
Деряба сказал, что спросит у своей ванессы, когда она в очередной раз прилетит. Малютка почему-то привязалась к капитану и за дорогу уже несколько раз выручала всю группу, указывая родники и самые вкусные растения.
В следующей деревне их встретили холодно и накормили весьма скудно.
– Самим жрать нечего. Эх, как мы десять-то лет назад бродячих святых-то встречали!
Разумеется, речь шла о Рыле с Гидролизным. Шмурло заикнулся было, что это никакие не святые, но мужики так на него глянули, что полковник госбезопасности заткнулся.