Досталась нам эпоха перемен. Записки офицера пограничных войск о жизни и службе на рубеже веков
Шрифт:
(Прекрасный пастушок гнал стадо овец мимо королевского дворца. С балкона его увидела юная принцесса и влюбилась с первого взгляда).
Я не занимался немецким языком после окончания училища, но даже сейчас смогу объясниться с немцами и понимаю примерно половину из того, что слышу на этом языке.
По окончании училища выпускники нашей группы получили квалификацию военных переводчиков (по образовательным меркам — владение иностранным языком в объеме шести семестров). Распределяться я должен был в Германию в 105-й пограничный полк по представлению кафедры иностранных языков.
Распределить нас хотели в соответствии с нашими пожеланиями и способностями, но приехал генерал-кадровик из Москвы, и мы поехали туда, куда нас послали (не направили, а послали). Я с немецким языком поехал в Туркестан. Ничего странного. Я знаю одного офицера Советской Армии, который со шведским языком поехал на Дальний Восток. Китайцев шведскому языку учить. Чтобы китаец с рюмкой произносил не «гань бэй», а по-скандинавски — «скооль», чувственно глядя в глаза хозяина застолья.
Как знающего иностранный язык меня направили в штаб пограничного отряда для работы с нарушителями границы. Мой начальник, предупрежденный о приезде офицера-переводчика, обратился ко мне на фарси:
— Салам алейкум.
— Салам алейкум.
— Эсме шома чист? (как твое имя).
— ???
— Сенне шома чист? (сколько тебе лет).
— ???
— На каком языке ты умеешь разговаривать? (по-русски).
— На немецком. (Тоже по-русски).
Далее последовала непереводимая игра слов об отношении к родственникам тех, кто меня сюда направил. Успокоившись, начальник проверил меня на знание правил оформления процессуальных документов на нарушителей границы и пообещал лично заняться со мной изучением фарси. И свое слово сдержал. Я до сих пор читаю и пишу на фарси, понимаю процентов на пятьдесят, но разговорной практики очень и очень мало.
Впоследствии в Магелане, где я был заместителем пограничного комиссара, иранцы удивлялись тому, что я не говорил на фарси, но иногда не требовал перевода и сразу отвечал на заявления, читал и переводил изречения аятоллы Хомейни, а незнакомые слова записывал на фарси в свою записную книжку. Юношеская память.
После знакомства мой первый начальник, заядлый шахматист, сразу спросил, умею ли я играть в шахматы. Шахматные фигуры переставлять я умею, но с детства не уловил прелестей этой умной и развивающей игры и не играю до сих пор. Я честно ответил, что играю очень плохо, что-то не ладится с защитой Каро-Канн (шутка). Начальник за столом даже подскочил. Достает из стола доску с фигурами. А ну, давай, садись. Досталось играть черными. Через тридцать минут на десятом ходу поставил начальнику мат. Тот посидел, подумал и говорит:
— Этого не может быть. А ну, давай еще партию.
Минут через двадцать посмотрел на меня и говорит:
— Парень, да ты вообще в шахматы играть не умеешь. А я-то сидел, все варианты твоих ходов просчитывал и подставился.
Больше мы с ним в шахматы не играли, но стали добрыми друзьями и я очень многому научился у своего старшего товарища.
О службе в Средней Азии вспоминается приятно. Молодость, множество новых впечатлений. Офицер — значит начальник, башлык. Вспоминаю всегда уважительное отношение к нам, пограничникам, со стороны местной интеллигенции и чиновников. Тогда мы не обращали внимания на то, что всегда подчеркивалась роль русских в развитии той или иной республики в таком виде, что только с помощью русских они сидят за столом, а не разваливаются на ковре, что до русских они не пили водку, постоянные извинения, что они принимают нас не как в России, а как принято у них в республике. Это говорилось для нас, но между собой говорилось, наверное, не совсем приятное для нас, так как в нынешних событиях активно и наиболее агрессивно принимали участие те молодые люди, которым в то время было лет по 10–15 и которые внимательно впитывали все разговоры старших.
Внешне законопослушные люди, с сочувствием говорившие об интернационализме, подчинялись своим местным законам и следовали родовым традициям. Преступник мог сколько угодно долго скрываться в своем племени, и никто его не выдавал. Но, если он совершил преступление против своего племени, то никакая милиция его не могла спасти. Калым был порицаемым, но повседневным обычаем в сельской местности. Покупка водительских прав и партийных билетов были обычными. Дело доходило и до анекдотов.
При обмене партийных документов году в 1974-м вдруг выяснилось, что первый секретарь райкома КПСС в поселке, где стояла наша часть, никогда в партию не вступал, приобрел билет и продвинулся по служебной лестнице до первого лица района. Скандала большого не было, зачем сор из избы выносить. Из партии его исключили, хотя он в нее не вступал, но все равно остался одним из самых уважаемых людей в районе.
Анекдот тех лет. На парткомиссии утверждают кандидата в члены КПСС. Вопрос к вступающему в партию: «Кто является Генеральным Секретарем ООН?» Затянувшуюся паузу прерывает секретарь райкома, который, прикрывшись ладошкой, шепчет: «У Тан, У Тан». В переводе с одного из местных языков значит — стыдись. Вступающий в партию вдруг во всеуслышание произносит: «Сам стыдись. Я тебе деньги давал, а вы мне какие-то дурацкие вопросы задаете».
С каким сожалением я читал новости из этой республики, ставшей удельным владением бывшего партийного бонзы. Люди были низведены до уровня дехкан, которые были во времена Ходжи Насреддина. И пришедший ему на смену личный стоматолог хана многого не сделал для улучшения жизни людей. Главное, репрессиями люди доведены до того, что готовы отдать жизнь за тирана, лишь бы не были репрессированы родственники.
У дороги старик, Старый ватный халат, Все от солнца горит И в руке пиала. Рядом дети играют в пыли, Видно в гости приехал кочевник-кумли. Сын текинский ковер расстелил И соседи с собой, кто что мог, принесли. Эй, начальник-урус, Выпей с нами кок-чай, Уважаем мы Русь, Ты по ней не скучай. Я попил с ними чай И сказал им — рахмат, Старика я встречал, Ехал он в Ашхабад.Служба всегда начинается с жилья. Бездомный офицер — офицер наполовину. На службе он думает, где будет сегодня ночевать и что есть. Дома думает, какие задачи на завтра. Не служба, а сплошное преодоление тягот и лишений военной службы. К приезду жены мне выделили комнату размером три на четыре метра в офицерском общежитии. Общежитие находилось в бывшей капитальной конюшне, оставшейся ещё со времен генерал-адьютанта Куропаткина, впоследствии «отличившегося» во время русско-японской войны. Кстати, и клуб части размещался в этой же бывшей конюшне. Так мы прожили полгода. Но как говорят — не было счастья, да несчастье помогло.
В то время какой-то теоретик из Московского пограничного округа (в армии — это Арбатский военный округ), ограниченного пределами Садового кольца, не служивший в строевых частях, придумал теорию сменной охраны границы. Нам ещё в училище пытались вдолбить прелести этой системы охраны границы, но, то ли по дурости нашей, то ли ум все-таки присутствовал в свежих курсантских головах, эта теория нами не была понята и не была принята.
Суть её заключалась в том, что три месяца застава охраняет границу, а затем передает охраняемый участок и выезжает на зимние квартиры для боевой подготовки и прочее. Через три месяца снова происходит смена застав. Таким образом, для реализации теории нужна двойная численность пограничных войск. Кроме того, если в квартире и на огороде (условно назовем так участок пограничной заставы) часто меняются хозяева, то порядка не жди.