Достоевский
Шрифт:
Достоевский прибыл в Дрезден, озабоченный замыслами своих новых произведений. Он обязался написать статью «Мое знакомство с Белинским» для московского сборника «Чаша». Он проявляет особый интерес ко всему окружению великого критика и усиленно разыскивает у букинистов и в читальнях материалы о Герцене, Бакунине, Огареве, петрашевцах. Ему нужны выпуски «Колокола» и «Полярной звезды», «Былое и думы», ряд брошюр, запрещенных в России. С окончанием «Преступления и наказания» он задумывается над типами и характерами людей 40-х годов, предшественников нигилизма и «современной смуты», отцов и детей русской революции, которые действительно выступят несколько позже крупными фигурами в «Бесах», «Подростке», «Дневнике писателя».
Но
Большим событием творческой биографии Достоевского становится в эти годы изобразительное искусство высокого Возрождения.
В традиционных религиозных образах средневековья великие мастера XV–XVI веков выражали свой культ прекрасного человека, свое восхищение нравственной красотой материнства и светоносной силой разума. Интерес к природе и жизни, к деятельному человеку, к его чувствам и помыслам создал могучее и правдивое искусство нового гуманизма с его стремлением к всеобщему счастью и мировой гармонии.
Создания мировой живописи интересуют Достоевского прежде всего с их философской стороны, как могучие стимулы его будущих замыслов, как гениальные воплощения вековых образов, способных зародить высшие типы и в новейшем романе.
По рассказу А. Г. Достоевской, Федор Михайлович высоко ценил Тициана, в особенности его знаменитую картину «Динарий кесаря», перед которой подолгу стоял, не отводя от нее глаз. «Эта великолепная картина, — сказал Достоевский жене, — может стоять наравне с Мадонною Рафаэля». Контраст двух тициановых образов Достоевский выразит со всей силой в своем последнем романе, куда отчасти вошла задуманная им «Книга о Христе». Пророк рядом с инквизитором в поэме Ивана Карамазова как бы выдержан в манере знаменитой картины венецианского мастера, которую Достоевский в 1873 году противопоставил как высший образец «Тайной вечере» передвижника Ге: если б современный художник, считал Достоевский, придал бы учителю то лицо, «с которым изобразил его в известной картине своей «Кесарево кесареви» Тициан, тогда много бы стало тотчас понятно».
В тот же день Достоевский знакомится с мифологическими пейзажами Клода Лоррена, который становится одним из любимейших его художников. Подлинное имя живописца было Клод Желле из Лотарингии (отсюда его прозвище Лоррен, то есть Лотарингский). Это был мастер идиллического ландшафта, обрамляющего сцены счастья первобытных людей. Таков его шедевр «Ацис и Галатея» с колышущимися волнами и закатными солнечными лучами, с невинными и прекрасными людьми на берегу озаренного моря. На горизонте его голубеет изломанный профиль горы. У берега под сенью скал сгущаются сумерки, но вдали лучезарно, воздушно и торжественно. Это видение художника вдохновило Достоевского на чудесную небольшую поэму в прозе, увековеченную в исповеди Ставрогина и в монологе Версилова. «Я же называл его всегда золотым веком», — замечает об этом пейзаже сам писатель.
Высоко ценил Достоевский знаменитый автопортрет молодого Рембрандта с женою Саскией на коленях — художника, с которым не раз сравнивали жанровые сцены его романов по темным скоплениям теней, прорезанных яркими озарениями. Приехав в Дрезден с молодой женой, романист мог особенно живо воспринимать тему жизнерадостности и безоблачного счастья, озаряющих эту картину во всех ее деталях — в огромном бокале искрящегося вина, в ослепительном оперении бархатного убора и восхищенной до самозабвения улыбке ликующего живописца. Достоевский видел в рембрандтовском собрании Дрезденской галереи еще два замечательных портрета той же модели: «Саския ван Эйленбург» и «Саския с красным цветком». В духе творца Раскольникова была выписана «Старуха, взвешивающая золото», и его психологической манере соответствовал «Портрет старика в черном берете» с тонким лицом и глубоким взглядом, полным скорби и сострадания. В мировой живописи Рембрандт был едва ли не самый родственный Достоевскому гений одухотворенного и опоэтизированного реализма, но великий романист не оставил нам своих впечатлений об этом мастере трагического портрета.
Любимцем Достоевского в Дрезденском Цвингере стал один из величайших художников XVI века Ганс Гольбейн-младший. Его «Мадонну бургомистра Мейера» Достоевский признал высшим воплощением затаенной и тихой грусти. «А моя Мадонна Гольбейнова, как она чиста, как прекрасна», — запишет в свои тетради автор «Идиота». И там же он тонко отметит, что письмо русской девушки написано слогом гольбейновой Мадонны. Какое проникновение в сущность типа, какое высокое понимание слова и образа!
«Вечный родник», — назвал Дрезденскую галерею Гёте. И такой именно почувствовал ее в своих страстных поисках великой темы и героического характера творец князя Мышкина.
Что же более всего привлекало Достоевского в этом собрании величайших сокровищ живописи Ренессанса?
Прежде всего поэтический миф о блуднице, возрожденной недосягаемой душевной чистотой совершенного человека. Это один из самых популярных эпизодов евангелия, получивший бесчисленное множество воплощений в искусстве, особенно в живописи. «Кающуюся Магдалину» изображали Тициан, Веронезе, Мурильо, Рубенс, Ван-Дейк, Рембрандт, Корреджио, Рибейра, Клод Лоррен, Фра Бартоломео, Карло Дольчи, Грез, Пуссен, Делакруа и многие другие великие художники мира. Эта тема, как мы видели, волновала уже молодого автора, назвавшего в «Неточке Незвановой» картину современного французского живописца Эмиля Синьоля «Христос, прощающий грешницу». Через двадцать лет это древнее поэтическое сказание наново раскрыло Достоевскому свой драматизм и глубину в полотнах Дрезденской галереи. Он видел здесь картину Баттони «Возрождение блудницы», доставлявшую ему «высокое наслаждение»; «Грешницу» Бартоломео Бискаино, эту нарядную куртизанку, потрясенную смертным приговором мудрецу и праведнику; «Покаяние Марии из Магдалы» Лейса, где молодая женщина, заломив руки и откинув голову, словно умоляет своих спутников помочь ей в момент мучительного бунта ее пробудившейся совести.
Все это воспринимается Достоевским в те тревожные и томительные недели, когда он задумывает новую книгу, в которой стремится развернуть эту драматическую легенду древности на фоне своей жестокой эпохи. С осени 1867 года он планирует «Идиота».
В записях к роману Достоевский неоднократно указывает на аналогию своей темы с легендой и разъясняет свою идею: «Князь — Христос»; «Страстная и нежная сцена с князем (евангельское прощение в церкви блудницы)… Аглая посещает Настасью Филипповну, говорит, что это подло играть роль Магдалины» и прочее.
В начале 1868 года он формулирует окончательно сложившуюся к этому времени идею нового романа: изобразить положительно прекрасного человека. Он признает ее своей старинной и любимой, но безмерной по трудности. Он связывает ее с чистым и дорогим ему образом обаятельной и светлой девушки, близкой ему по крови и по сердцу: «Роман называется Идиот, посвящен вам, то есть Софии Александровне Ивановой. Милый друг мой, как бы я желал, чтоб роман вышел хоть сколько-нибудь достоин посвящения».
С января 1868 года главы из новой книги Достоевского «Идиот» начинают появляться в «Русском вестнике».