Доступ к телу
Шрифт:
– Не вопрос. Поможем Хомяку очиститься от презренного злата и отправим в рай. Он свое отжил, а покойника на зеков повесят, – предложил Чернявый.
– Гиви это не понравится. А с Гиви шутки плохи. Под землей достанет. – Возразил водитель. Но тон его выдал внутренние сомнения. Чернявый это отметил и продолжил гнуть свою линию:
– Не узнает. Зеки пришли, зеки ушли, а после них труп.
– Сначала пусть придут – начинал сдаваться водитель.
– Придут, куда денутся? Да и хватятся Хомяка не скоро. Погляди вокруг – глушь…
Назвать Чоботы глухим местом можно с большой натяжкой. Деревня существовала тем странным населенным пунктом, что чудом сохранился первозданным российским захолустьем в черте огромного мегаполиса. С одной ее стороны раскинулся печально известный криминалом, район-город Солнцево. С другой, за железнодорожными путями, – поселок-призрак Переделкино. Этот заповедник советской культурной элиты продолжал считаться писательским. Но большую его часть давно скупили нувориши. А редкие сочинители той эпохи тихо уходили в мир иной, оставляя осиротевшей родне возможность судиться с литературными чиновниками за право пожизненного доживания в казенных владениях. Но при этом статус особого музейного заказника Переделкино сохраняло. Не в последнюю очередь способствовало тому кладбище, хранившее прах Пастернака, и патриаршее подворье при нем. Местная церковь и святой уголок особенно прославились при Алексии. Покойный патриарх развел там всевозможную живность, принимал высоких гостей и давал интервью журналистам. Дачи бывших министров обороны, известных военачальников и знаменитых шпионов так же вносили свою лепту в таинственный ореол этого странного поселения.
Чоботы подобным обилием знаков судьбы похвастаться не могли – писатели здесь не жили, великие военачальники тоже. Единственное, что роднило деревню с остальным московским пригородом, так это те же особняки нуворишей. На фоне покосившихся избенок и бараков они, вызывая глухую злобу убогих и неимущих, лишь подчеркивали хамоватый контраст нынешнего жизнеустройства России.
Данила Спиридонович Баньков, известный в уголовном мире под кличкой Хомяк, в Чоботах родился и вырос. Сюда же он возвращался после очередных отсидок. Новорусских хором престарелый уголовник так и не завел, но некогда многонаселенный барак, где появился на свет, теперь делил только с одной соседкой. Старушка доживала на своей половине, а Данила Спиридонович на своей. Виделись соседи редко, о чем каждый нисколько не сожалел. Бабка – по причине его дурной славы и боязни за свое имущество. А Хомяку посторонние глаза и уши – лишняя головная боль. Близость к уголовному Солнцеву, почтенный возраст и уединенность неприметного жилища обернулись для Банькова достатком. Воры держали у него так называемый общак, крохи из которого разрешали ему тратить на себя. Такую честь Банькову оказали неслучайно. Характер ветерана уголовного мира состоял из двух основных черт – своеобразной трезвости и уважительного отношения к воровским «понятиям». Данила Спиридонович за свои семьдесят три года ни разу не запятнал воровской чести презренным трудом или стукачеством. Помимо этого, старик отличался от большинства подельников житейскими принципами. Он до десяти лет поддерживал побочного сына Костю деньгами, а потом обучил ремеслу. Костя Баньков, благодаря отцовскому месту жительства, получил кличку Чобот и стал авторитетным вором. Именно он расплатился с тюремным начальством за месячные каникулы трех джентльменов. Сам Данила Спиридонович на дела давно не ходил. И причина была не только в возрасте. Коллег нового призыва он считал шпаной. Воры его поколения, умыкнув из кармана клиента лопатник, паспорт и другие документы, складывали их в конверт и возвращали жертве. Деньги же, в качестве законной добычи, забирали себе. У его сверстников существовал воровской код чести, который Данила Спиридонович соблюдал и поныне. Все это создало ему репутацию надежного хранителя общей казны, и репутацией этой старый вор дорожил.
Лыкарин, Косых и Водиняпин приехали в Чоботы на закате. Три джентльмена довольно долго бродили по улочкам деревни. Официального адреса им Чобот не сообщал. Упомянул лишь название населенного пункта и выдал две приметы – барак папаши стоял последним к оврагу, на дне которого много лет ржавела старая пожарная машина. Пьяный водитель не заметил поворота и завалил ее в овраг, лишив неизвестных ныне погорельцев последней надежды. Со стороны оврага в заборе полагалось находиться потайной калитке. Пользуясь ей, Хомяк не единожды избегал ареста, смываясь по дну оврага от ментов.
Но в этот овраг утыкались еще несколько переулков, и пока Лыкарин и его друзья обнаружили остов пожарной машины, опустились сумерки. Получив крапивные ожоги и порядком вывозив начищенные до блеска штиблеты, они добрались до потайной калитки, а через нее вышли к бараку. Постучав надлежащим образом три раза в окно, хозяина не добились. Решили ждать, усевшись на подгнившие ступени крыльца. Хомяк возник не со стороны тропинки, ведущей к парадной калитке, а откуда-то из зарослей бузины. На подозрительный взгляд старика Лыкарин поспешил представиться:
– Привет, Хомяк, мы от Чобота.
Морщины на щеках старого вора разгладились и, продемонстрировав три сохранившихся спереди зуба, он состряпал щербатую улыбку:
– Лык пожаловал… Я вас, бродяги, уже неделю поджидаю. А давеча, как назло, в магазин поперся.
Только тут джентльмены заметили в руках хозяина доисторическую авоську с набором «мечта развитого социализма» – бутылкой водки, половиной батона вареной колбасы, банкой маринованных огурчиков и половиной кирпича черного хлеба. Данила Спиридонович отметил взгляд визитеров и усмехнулся.
– Харчи употребляю, к которым душа привыкла. Не побрезгуете, поделюсь.
С арендованными банкиром хоромами, где уже больше трех недель нежились джентльмены, жилище старого уголовника являло разительный контраст. Хотя по-своему закоренелый холостяк некоторого уюта добился. Ни пустых бутылок, ни консервных банок или другого хлама гости не заметили. Стулья с гнутыми спинками, стол, покрытый газетой, резной дубовый буфет, диван с подушками «валиком» и трехстворчатый шифоньер составляли убранство его гостиной. Спальня, отделенная перегородкой, двери не имела. Из гостиной к ней вела арка в стене. Никелированная кровать и коврик с плавающими лебедями говорили о консервативных вкусах хозяина не только в области гастрономии.
Данила Спиридонович выложил на стол содержимое авоськи, достал из буфета четыре граненых стакана и предложил гостям рассаживаться.
– Мы не пить к тебе приехали. Давай с капустой закончим. – Лыкарин извлек из кармана прозрачный пакет с долларами и положил рядом с банкой маринованных огурцов: – Считай, Хомяк.
Старый вор удалился в спальную арку и вернулся в очках. Валюту он раскладывал кучками, заняв ею все свободное пространство стола. Считал долго, причмокивая и беззвучно шевеля губами. Покончив с подсчетами, аккуратно вернул доллары в пакет, пакет сунул в ящик буфета. Вытащил из-за уха чернильный карандаш, послюнявил, закатал рубаху и что-то написал на тыльной стороне локтя. Покончив с записью, выпустил рукав обратно.
– Нет базара, мужики, все путем…
– Странная у тебя, Хомяк, привычка – малявы на руках строчить. – Подивился на старика Водиняпин.
– Пацан, не малявы, а бухгалтерию. Не буду же я при вас свои учетные книги из потайных мест доставать. Подойдет время, перепишу. Водочки примете?
Лыкарин отказался:
– Не надо, Хомяк, тут тебе одному порция на вечер.
– Фартовые мои, это недельная пайка. Я больше лафита в день уже как двадцать лет себе не позволяю.
– Здоровье бережешь?
– Репку, пацаны, берегу. У меня она обязана быть светлой. Бухгалтерия мути не любит. Да и здоровье тоже. Чего мне на тот свет торопиться? Живу, не тужу. Братва меня уважает – хлебушек даровой. Заметьте, по понятиям жизнь прожил, вот и добился на старости лет харчей сладеньких. Живите по понятиям, и вам перепадет.
Джентльмены пожали воровскому кассиру руку и пошли к калитке. С другой стороны улицы, у поворота к оврагу, заметили серебристую иномарку.
Водиняпин тихонько ткнул Лыкарина пальцем в бок: