Доверие
Шрифт:
— Давай-ка подсчитаем твои ресурсы. Сильвия нам потом обменяет деньги. Ей нужны и восточные и западные марки.
Томас с бессознательной хитростью, покуда Пими смотрела в другую сторону, сунул одну бумажку себе в карман. У него было немного прикопленных денег, не то чтобы прикопленных — он впервые вовремя не заплатил фрау Эндерс за квартиру. Тогда он думал: я должен туда попасть, а теперь думал: да, я действительно здесь.
Высокая девушка, без пальто, в черном тафтовом платье, с обнаженными руками, подошла к столику.
— Томас Хельгер — Сильвия
Ее лицо под нимбом гладких золотистых волос было удивительно серьезно. Несмотря на отчаянно сверкавшие серьги, ярко нарумяненные щеки, огненно-красный рот, в ее красивых серых глазах застыла какая-то печаль, даже робость. Томас подумал: она похожа на Лину. Такие же длинные руки, такие же костлявые ключицы. Лина, думал он, в черном тафтовом платье с накрашенными ногтями была бы похожа на Сильвию. Она смотрела на Томаса в упор и, как ему показалось, с укоризной.
— Ее жених, — сказала Пими, — даст тебе свой костюм. Тогда мы как следует повеселимся.
— Не хочу, — отвечал Томас, — чужого я не надену.
— Что-что? Нет, ты должен. Смотри, я уже переоделась.
— А я не буду. И точка. — Он и так надел для этой поездки клетчатую рубашку вместо обычной синей.
— Ты ненормальный, — воскликнула Пими, — ты же нам все испортишь!
— Оставь, — примирительно сказала Сильвия. — Мы можем пойти к Максе. Туда ходят в чем попало.
Ее спокойный грудной голос снова напомнил ему Лину. И последний разговор с нею. Но тут же его больно пронзила мысль: Тони сейчас с Хейнцем. Он с явным удовольствием ссадил меня в Хоенфельде.
Они вышли втроем. Пими семенила между Сильвией и Томасом. Эти оба были одного роста, и ноги у них были одинаково длинные.
Несмотря на сравнительно ранний час, шум в зале показался Томасу оглушительным. А самый зал с зеркальными стенами — грандиозным. Там был не один оркестр и не одна танцевальная площадка, окруженная столиками, нет, куда ни глянь, все здесь было бесконечным и бессчетным; великое множество оркестров, танцевальных площадок и танцующих пар. Отражения их гремели музыкой, криками, смехом.
Пими заказала напиток, которого Томас в жизни не пробовал. Томас остался доволен, он был одержим познанием нового.
Двое парней, один в белой крахмальной рубашке, другой в клетчатой, подсели к их столику.
— Жених Сильвии.
Люди за разными столиками весело переговаривались. Один из парней ущипнул Сильвию, другой, в белой крахмальной рубашке, ударил его по руке. Сильвия их утихомирила. Пими смеялась. До чего же они здесь нахальные, думал Томас, у нас бы таких презирали. Люди вроде Эрнста Крюгера, Лины, Тони, он сам, наконец, всегда таких презирали.
Среди танцующих он заметил пару. Как нежно они прижимались друг к другу, просто изнемогали от любви. Их презирать было не за что.
Поначалу музыка сливалась для Томаса в сплошной гул, и вдруг она проникла в его существо, закружила его. Он не понимал, что с ним творится и творится ли что-то, его куда-то уносило.
— Вы не танцуете, господин Хельгер? — спросила Сильвия.
— Я сам не знаю, —
— Вы сейчас это выясните, — сказала Сильвия.
Пими зашипела от ярости. Потом сама пошла танцевать с парнем в клетчатой рубашке. И почему Томас должен стесняться Сильвии? У нее печальные глаза. А он? Ему пришлось взять себя в руки, чтобы не рассмеяться. Ему хотелось стереть красные пятна с ее щек. Сильвия почти с мольбой смотрела на него. Сначала он немного покачивался, подражая другим танцорам, но вскоре музыка завладела им. Это было большое облегчение. Скованность исчезла.
Когда музыка смолкла и Сильвия пошла с ним назад к столику, Пими вскочила и — это очень насмешило Томаса — разразилась дикой бранью:
— Вот же идет Хорст, мерзавка несчастная! А ты моего отбить хочешь? Номер не пройдет!
Рубашка на Хорсте была не клетчатая, а вся в лошадях и ковбоях. Он был красив. И неприятен. Но, танцуя, они с Сильвией составляли прекрасную пару. Для Томаса и это было в новинку: противный Хорст, танцующий с печальной Сильвией.
Пими, все время следившая за выражением лица Томаса, снова зашипела. Потом напустилась на Сильвию:
— Давай сюда ключ!
Хорст приударил за какой-то лохматой девицей. Сильвия растерянно смотрела то на одного, то на другого. Пими решила все это прекратить и повисла на руке Томаса.
Стены комнаты, которая, вероятно, принадлежала Сильвии, были сплошь увешаны фотографиями. Неужто ее жених хотел постоянно иметь ее перед глазами, голую или одетую? Такие штуки они всегда презирали, Лина, Эрнст Крюгер, Тони, Эндерсы, а также Роберт Лозе. Впрочем, Роберт уже давно прошел через все это и теперь имел право на презрение. Пора и мне через это пройти. Никто не виноват, что ему снится сон, что ему снится, как он лежит в кровати под ядовито-зеленым одеялом, и девушку, которая все время прижимается к нему, во сне нельзя оттолкнуть. Кто она, Сильвия, Пими?
К счастью, когда он проснулся, Пими, настоящая Пими, свеженькая, вся в белом, стояла у его постели. Из коридора донесся голос Сильвии. За окном был ясный воскресный день. Даже колокола звонили.
— Давай, давай, пошевеливайся!
Она потащила его в метро. Когда они вышли оттуда, в воздухе пахло землей.
— Здесь мы выпьем кофе, — заявила Пими.
Лучшего места она и выбрать не могла. Тишина. Тенистые деревья. Белоснежная скатерть на столе. Аромат ландышей.
— Потом искупаемся, — сказала Пими, — а за завтраком обсудим, куда нам податься вечером.
— Вечером? Мы же должны быть на Александерплац.
— Зачем?
— Там будет ждать шофер.
— Какой еще шофер?
— С эльсбергской пивоварни. Из Хоенфельда. Который нас привез. Он нас и обратно захватит. Я с ним договорился.
— Ерунда. Это не сегодня. Он только в понедельник едет.
Томас вскочил.
— Ты же меня не предупредила.
— Да ты что, совсем спятил? Хочешь все удовольствие испортить? Ты же ни в одном магазине не был, только на витрины лупился. А в Коссине уж сообразишь, что наврать.