Доверься мне

Мак Бекка

— Я не позволю ей пройтись по мне, — Адам вертит свой бокал на пальце, рассматривая точку на столе, а затем снова поднимает взгляд. В нем есть решимость, принятие. А еще немного грусти, в основном, умиротворение. — Больше.

Через час все уже идет своим чередом. Половина нашей команды уже здесь, и на огромном столе, за который мы переместились, я могу насчитать одиннадцать пустых кувшинов.

Я остановился после второго пива и не совсем понимаю, почему уже протрезвел. Ну, кроме того, что кто-то должен развезти этих клоунов по

домам, и вся эта история. И я, если честно, не об алкоголе.

Я о том, что мне очень хочется удержать все хорошее, что есть у нас с Оливией, каждый кусочек рая, который я нахожу в ней, в нас. Вдруг однажды это исчезнет? Вдруг однажды наступит конец, хотя я клянусь, что конец не наступит никогда? Что если она устанет от моих разъездов, устанет от того, что слишком часто остается одна? Что если она решит, что есть кто-то, кто может любить ее лучше, чем я?

Нет, блять, нет, и я в этом уверен даже сейчас. И, наверное, все, что я хочу сейчас, это вернуться домой и показать ей все причины, почему ей никогда не понадобится другой мужчина. До конца ее дней.

Мой телефон на столе вибрирует, и я улыбаюсь, глядя на фотографию, присланную мне Оливией, в ответ на мой вопрос о том, чем она ужинает. Прежде чем я вышел за дверь, она трижды пыталась запихнуть мою карту обратно в мои руки, но в конце концов позволила мне засунуть ее в задний карман джинсов. Лишь после того, как я сказал ей, что буду голоден, когда вернусь домой, и поэтому она может заказать мне ужин. Правда лишь отчасти. У нас тут бесконечное количество еды, и я знал, что так и будет, но, блять, позже я тоже буду голоден.

Прекрасная и нелепая улыбка Оливии ослепляет меня с экрана моего телефона. Она ест что-то похожее на Пад Тай, что я планирую сожрать, когда вернусь домой.

Если вам интересно, говорю я о еде или об Оливии, то ответ будет прост и очевиден — и то, и другое. Да ладно, разве вы меня еще не раскусили?

Подбородок Адама опускается на мое плечо. Его теплое дыхание отдает тяжестью от пива и виски, которые он пил, пока рассматривал фотографию.

— Она хорошая, Беккет. Не отпускай ее, — затем он кружится, вскидывает одну руку вверх и кричит: — Еще по одной!

Весь бар взрывается. Да, весь бар. Адам угощает здесь каждого. Но я не позволю ему платить в такую, как сегодня, ночь, так что это значит, что я покупаю еще одну партию.

К счастью, как только все раздали, Адам предлагает перенести вечеринку к нему домой. Возможно, это хорошая идея — мы привлекаем много внимания, и бар заполняется. Я подозреваю, что видео, на котором Адам стоит на барной стойке с рюмкой в руке и произносит тост, который грубо, и гораздо уважительнее, переводится как «братву на сиськи не меняют», уже стало вирусным. Как минимум, это объясняет, почему в бар только что вошла группа женщин, одетых лишь наполовину, и почему они строят нам

глазки.

Я оплачиваю счет прежде, чем кто-то успевает подумать о том, чтобы принять предложение одной из этих девушек или пригласить их к Адаму, и загружаю свой внедорожник пьяными придурками, а остальных запихиваю в «Убер». Адам и Гарретт безостановочно ноют о пицце, поэтому по дороге я заезжаю за тремя большими.

Адам врывается через парадную дверь с горячим куском в обеих руках, напевая «Highway to Hell», когда его милый до чертиков щенок выбегает навстречу. Адаму удается подхватить его, не выпуская из рук пиццу, хотя Медвеженок, тибетский мастифф, в свои семь месяцев весит не меньше восьмидесяти фунтов²⁰.

Он останавливается у входа в гостиную.

— Какого хрена ты здесь делаешь?

— Я здесь живу, — невозмутимо отвечает Кортни, сидя на диване. Ее ноги на журнальном столике, на коленях миска попкорна. Она делает глоток из своего бокала вина, не глядя на нас, и увеличивает громкость на телевизоре.

— Нет, блять, больше нет.

Адам пихает пиццу и собаку мне в грудь и врывается в гостиную. Он встает перед Кортни, руки на бедрах. Я расставляю все по местам, потому что Медведь одновременно пытается облизать мое лицо и съесть пиццу.

— Не мог бы ты подвинуться? Ты загораживаешь мне обзор.

Челюсть Адама захлопывается. На шее пульсирует вена, которая, кажется, вот-вот лопнет. Отчасти, я бы хотел увидеть реакцию Кортни на то, что она вся будет в крови. Но я не хочу смерти своего друга, поэтому перепрыгиваю через диван, беру пульт с ее колен и выключаю телевизор.

— Он попросил тебя уйти.

Кортни поворачивается, взгляд свирепеет, когда встречается с моим.

— Не лезь в это. Тебя это не касается, Картер.

— Ты ранила моего лучшего друга и теперь сидишь здесь, продолжая причинять ему боль, так что да, это меня касается, — я огибаю диван, встав между ними. Адам запустил взъерошивает свои волосы. — Собери сумку и уходи. Мы проследим, чтобы остальные твои вещи были упакованы и доставлены тебе.

Может быть, я перегибаю палку, не знаю. Зато я знаю, что эта девушка должна уйти, пока Адам не вышел из себя. Пьяный и злой — не лучшее сочетание.

Кортни вскакивает на ноги.

— Адам, это просто нелепо! Скажи Картеру, чтобы он оставил меня в покое!

— Тебе нужно уйти, — шепчет он. — Сейчас же, Кортни.

— В этом нет ничего страшного! Это глупо! Тебя никогда нет дома! Что я должна делать?

Она что, блять, реально сейчас? Я это не потерплю. Как и все остальные, это ясно по тому, как Гарретт сминает уголок одной коробки с пиццей, а Эмметт держится за кухонную стойку так, что костяшки его пальцев белеют. Остальные члены нашей команды заходят в дом, каким-то образом догадались сделать это тихо и игнорировать, что они — свидетели этого крушения поезда.