Дойти до ада

Игнатьев Олег Геннадьевич

— А с какой стати?

Простота и непосредственность, с которой это было сказано, ошеломили Климова.

Подождав, пока поток эмоций иссякнет, Слакогуз выпятил губы, загасил окурок.

— Я не собираюсь возбуждать дело. Ты свободен.

Это была оплеуха.

Климов вскочил, недобро сжал кулак.

— Значит, так: для погребения тела Волынской Ефросиньи Александровны нужна заверенная тобой, то есть милицией, справка о причине смерти, и ты мне эту справку не даешь…

— Не могу дать, — поправил Слакогуз.

— Ты обязан что-то сделать! Ситуация ведь идиотская! Ты обещал…

Сам Климов редко прибегал к посулам, потому что привык их выполнять, и теперь злился на себя за то, что угораздило поверить Слакогузу: попасться на удочку со всей этой медэкспертизой.

— Обещал, но сделать не могу, — ответил Слакогуз, и его ответ напомнил Климову забытую присказку: «Мы там два пирожка оставили: один не ешь, а другой не трожь».

— Врешь, — протянул Климов, — все ты можешь…

— Закон все может, я лишь исполнитель…

— Вот и выполняй: решай проблему. — Спазм раздражения перехватил горло. Климов свирепел: — В конце концов…

Толстый подбородок Слакогуза наплыл на ворот форменной рубашки.

— Не пыхти…

— Я сам…

— …как геморрой…

— Что ты сказал? — противясь возникающему чувству гнева и обиды, внезапно тихо спросил Климов. — Повтори.

На жирных щеках Слакогуза проступили мелкие сосуды.

— Ведешь себя по принципу: я вылез — вы со мной носитесь.

— Не я, а ты! — взорвался Климов. Он старался успокоиться и не смог. — Бобер вонючий!

Климов стукнул по столу, взбешенный собственным бессилием и гневом.

— Видишь всю абсурдность ситуации и продолжаешь унижать меня, как сявку.

Климов чувствовал, что задыхается от злобы.

Слакогуз поправил у себя под брюхом кобуру.

— Чего слюною брызжешь? За собакой бежишь, что ли?

Он уже явно провоцировал на то, что в протоколах именуют «оскорбление действием». Колол издевками и ждал реакции.

Климов вскочил:

— Ну, вот что!

Слакогуз невольно отшатнулся, вжался в кресло, и рука его легла на пистолет.

— Но-но… Схлопочешь срок.

Климов еле удержал себя от мощного рывка вперед: он уже чувствовал «Макаров» Слакогуза у себя в руке… Скрипнул зубами. Перевел дыхание. Глянул в окно. Увидел дождевые капли. Мокрые, исхлестанные ветром листья тополя. Почувствовал, что остывает, успокаивается… как перед схваткой.

— Значит, так… — сказал он листьям за окном, — я сам ее похороню… Без всяких справок…

— И тебя посадят. — Слакогуз по-прежнему держал ладонь на кобуре. — За самовольное захоронение — три года.

Климов смерил его взглядом так, что тот сглотнул слюну.

— А брать, сажать кто меня будет? Ты? Тогда бери! А я пока пошел.

Он двинулся к двери и на ходу услышал:

— Я предупредил. Геморрой…

Ух, как ему внезапно захотелось обернуться, врезать от души, но Климов только поправил узел галстука и резко толкнул дверь.

14

Как мальчишка, взявший без спроса деньги на кино, ощущает стыд, раскаяние и злость за совершенный унизительный проступок, так и Климов казняще выговаривал себе за то, что все-таки не удержался, не смолчал, ответил на его издевки вспышкой ярости, вместо того чтоб выжать, выклянчить, пусть даже и ценою унижений, столь необходимую для погребения на кладбище покойной бабы Фроси распроклятую справку. Все еще видя перед собой глаза Слакогуза, Климов бодро сбежал по лестнице, с дурацким вежливым полупоклоном пропустил мимо себя кокетливую паспортистку, заглянул в машину Слакогуза, желто-синий горбатый «УАЗ». Под зеркалом заднего обзора кичливо крутилась на цепочке плюшевая макака с похабно вытертым задом. Отметив сходство макаки с хозяином машины, Климов несколько повеселел. Хорохорясь и петушась перед собой: а что нам будет, кроме нагоняя, пересек уныло-мрачный двор и отметил, что курятник так никто чинить и не собрался.

Редкие капли не по-осеннему короткого дождя еще срывались с листьев и ветвей, но дождь уже прошел. Небо нависало низкой, влажной зыбью, и Климову казалось, что облака непосильной ношей ложатся на загривки гор.

Переходя площадь, Климов пропустил мимо себя два туристских «икаруса» с задернутыми шторками на окнах и один длинный фургон с прицепом в сопровождении черного «рафика». После них остался густой шлейф дизельной гари. Плохо переносивший автомобильный чад и копоть — сказалось отравление угарным газом в армии: горел в Афгане, в бронетранспортере, — Климов уткнулся в воротник плаща, надолго задержал дыхание и перебежал площадь. Выдохнув, еще раз глянул вслед проехавшим машинам. Хотя дорога впереди была свободна, «рафик» по-прежнему тянулся за фургоном, словно замыкал колонну.

«Странная экскурсия», — подумал Климов, проводив взглядом «икарусы», фургон и черный «рафик». В том, что они шли одной колонной, он не сомневался: слишком строго соблюдался интервал.

Интересно.

Петр тоже ничего не понял. Когда Климов сел в «москвич», он сразу обратил внимание на странную колонну.

— Видел?

— Видел.

— Кто бы это мог быть, непонятно. — Петр включил мотор и стал выруливать на площадь. — Летом, я бы понял, но сейчас. — Он недоуменно хмыкнул и, прибавив скорости, словно решил догнать прошедшие машины, посмотрел на Климова. — Ну, как наши успехи?

Климов ответил.

Петр переключил скорость, молча сплюнул в приоткрытое окно, притормозил возле базарчика, где никого пока что не было: ни покупателей, ни продавцов, «икарусы» свернули влево, к шахтоуправлению, а «рафик» и другой фургон продолжили путь по прямой. Петр спросил у Климова:

— Куда? — И, видя, что тот смотрит в сторону проулка, повернул направо.

— Значит, сами похороним.

Он не сказал: «Решай, тебе виднее», не промолчал, как это сделал бы другой, а истинно по-братски разделил тот тяжкий груз, что лег на сердце Климова.

— Спасибо, брат.

— За что?

— За все, — ответил Климов и благодарно сжал руку Петра.

15

Вечером, когда все разошлись, похоронив и помянув усопшую, Климов перебрал бумаги бабы Фроси. Никакого завещания, конечно же, не обнаружил. Пересмотрел с десяток блеклых фотографий, отыскал свой снимок: он взбирался на скалу при помощи одних лишь пальцев. Поразился своей смелости в те годы.

За иконой нашел связку писем, перевязанных дешевой ленточкой от шоколадного набора. Письма были из Афганистана…