Дождь из высоких облаков
Шрифт:
– Издам! – клятвенно пообещал он. – И завоюю!
Надежда остановилась возле дверей – там, где обычно стоял поджидающий ее джип Андрея...
Мимо тянулась нескончаемая муравьиная цепочка людей, населяющих стеклянный муравейник...
Она вспомнила – была весна – то самое состояние природы, когда снег еще не стаял, еще бежали ручьи, но уже пробивалась трава, пригревало солнце и пели птицы. Тепло было призрачное, обманчивое – чуть доверишься, снимешь верхнюю одежду, но дунет ветерок – и вот тебе в лучшем случае простуда...
Джип съехал с асфальта на грязный раскисший проселок, с натугой пробуравил сотню метров и застрял за поворотом перед выездом из леса.
– Кажется, приехали! – весело заключил Андрей. – Тут вам не равнина и не паркет!
– Пойдем пешком, недалеко, – отозвалась Надежда.
Они вышли, попрыгали вокруг, стараясь не наступать в глубокую грязь, – машина сидела плотно. Однако ничуть не расстроились, потому что в мире не было ничего, кроме весны, солнца и ощущения беззаботности.
Дачная деревня начиналась сразу за зеленеющим полем, над которым заливались жаворонки.
Андрей завалил рюкзак за спину и поднял Надежду на руки.
– Донесешь? – спросила она испытующе, обнимая его за шею.
– По крайней мере не выпущу, – многозначительно сказал он и пошел.
Медленно-медленно вынес он ее на подсохшее зеленое поле.
– Теперь поставь на землю, – попросила она.
– Почему? Тебе неудобно?
– Мне очень удобно. – Она высвободилась. – Но лучше ходить ножками. А потом, отец увидит... Это ему не понравится.
Надежда сняла куртку, повязала на талии – жарко на солнце.
– Он у тебя строгий? – улыбнулся Андрей.
– Очень! Не любит излишних нежностей и терпеть не может многословных людей. Потому что сам почти все время молчит, как ты.
– Это хорошо.
– Вы поймете друг друга. Мой папа живет вторую жизнь.
– Вторую? – Он взял ее за руку. – Значит, давно живет на свете.
– Это он так говорит... Первую он не любит вспоминать. Была война, всякие лишения...
– Он что, воевал?
– Он попал на фронт в сорок четвертом, семнадцати лет. Дошел до Берлина.
– Геройский у тебя родитель!
– Ничего геройского. По крайней мере из того, что я знаю. Воевал в пехоте, после войны отслужил еще восемь лет. Где-то в Прибалтике. Вроде боролся с националистами.
– Вот как? Интересно бы поговорить...
– Может быть, когда-нибудь и расскажет... После войны долго работал в Заполярье, геологом. Исходил пешком весь Север, от Швеции до устья Индигирки. В пятьдесят вышел на пенсию. Вот его вся первая, и самая загадочная, жизнь.
– А вторая?
– Вторая, кажется, проще и понятнее. Папа женился на моей маме. Родилась я, и у него началась совсем другая жизнь. А сейчас он почти безвылазно на даче. И кажется, у него теперь третья жизнь. Мне неудобно говорить... Но ты должен это знать. Чтоб быть готовым... В общем, папа сейчас живет воспоминаниями и какими-то фантазиями.
– И в чем же это выражается?
– Когда мне было четыре года, он водил меня в поле сразу после дождя. Мы искали вход в Тридевятое царство.
– Как интересно! – засмеялся Андрей. – Да твой папа романтик! И нашли?
– Мы гонялись за радугами. Потому что вход там, где начинается радуга.
– А стихов он не пишет?
– Нет, только читает... А теперь он снова после каждого дождя идет в поле. И целыми часами бродит там, пока светятся радуги. Особенно после того, как умерла мама... Наверное, это от одиночества и тоски.
Они некоторое время шли молча под оглушающие трели жаворонков.
– Мне кажется, я начинаю понимать природу конфликта, – задумчиво продолжила Надежда, – отцов и детей... Мы взрослеем и живем только первую жизнь, а они в это время уже в другой. Это как в разных мирах... Мы никогда не будем чувствовать друг друга. Даже знаю, в какой момент наше общее пространство... перестало быть общим. Когда я первый раз не пошла с ним в поле после дождя...
– Я тоже давно не верю в чудо, – проговорил Андрей с сожалением. – А хочется! Например, чтоб завтра кончилась война...
Она неожиданно обняла его, поцеловала и виновато замерла, положив голову на плечо.
Жаворонки пели прямо над ними.
– Так боюсь за папу, – вдруг призналась Надежда. – В последнее время им ко всему прочему овладела страсть к путешествиям.
– Склонность к бродяжничеству? – улыбнулся он. – Это тоже здорово! Мне тоже иногда хочется бросить все, отпустить себе бороду...
– В прошлом году уходил куда-то. Соседу сказал, в Москву уехал, а я звонила ему – говорит, на даче сижу... Всех обманул, а сам в Мурманск ездил. Случайно железнодорожный билет нашла...
Андрей услышал в ее голосе беспокойство.
– Это уже серьезно. Надо чем-то отвлечь его. Переключить внимание.
– Я знаю чем, но пока не могу.
– Чем же?
– Внуком. Или лучше внучкой...
Он хотел что-то ответить, но не успел, поскольку из деревни выкатился стремительный мохнатый комок и помчался навстречу.
– Граф! – крикнула Надежда. – Он услышал наши голоса!
За три секунды ее джинсы и белая майка покрылись грязью. Смеялись, облизывались, причем пес не хотел идти ногами и поехал на руках.
Все трое так и предстали перед Игорем Александровичем, который сидел на крыльце и, как завзятый сапожник, прошивал дратвой армейские яловые сапоги.
Длинные волосы были перетянуты ремешком, отчего и сейчас он напоминал первопечатника Федорова.
Гостей встретил, как всегда, сдержанно.