Дождь из высоких облаков
Шрифт:
Надежда постояла у парапета, наблюдая, как лодочник бьется с волной, помахала ему рукой и пошла через улицу к дому. Перебежала проезжую часть до середины и вдруг увидела несущуюся пожарную машину с маячками.
Красное марево промчалось мимо, обдав жаром и тревожными отсветами...
Страх быть сбитой этим чудовищем словно пробудил ее ото сна.
Иван вошел к Крикалю и повалился на стул.
– Все знаю, Стас...
– Ты говорил, война кончилась? – Он рубил жестко и торжествующе. – Говорил?
– Все понятно...
– Ничего тебе не понятно!.. Вот теперь иди и снимай войну, у себя дома. Она пришла к нашему порогу... Я не знаю, как ты это сделаешь. В какой форме. Тебе виднее, а мне все равно...
– Сниму.
– Эта война оказалась в столице и по твоей вине! Или скажешь «нет»?
– Скажу «да».
– А что ты говорил? Я пугаю страшилками зрителя? Я утрирую действительность? Требую от вас, чтоб снимали трупы и кровь? Плачущих женщин?
– Стас, не наезжай, мне и так хреново...
Но тот уже ничего не хотел слышать, давил, как асфальтовый раскатчик.
– Ты все время представлял меня монстром. А я все время хотел показать обывателю всю мерзость войны. Выработать у него отвращение! И хотел, чтобы это делали вы.
Иван встал, прихватил сумку.
– Ладно, я пошел снимать войну...
– Вызывай свою группу! Все разъехались по домам.
– Не надо группу, я сам.
– Что значит – сам? – Он выхватил из стола бумажку, бросил ему не глядя. – Вот твое заявление. Порви и выбрось.
– Нет, ты его зарегистрируй. Чтоб вопросов не было.
– Иван?
Он ушел, аккуратно притворив за собой дверь...
Илья сидел в машине, слушал радио и тянул сигару. Часы показывали 19.30. Вдруг музыка прервалась и начался экстренный выпуск новостей.
«Сегодня в девятнадцать часов двадцать минут мы получили сообщение, что неизвестными вооруженными людьми захвачен театральный центр на Дубровке. Захват произошел во время спектакля „Норд-Ост“, когда в зрительном зале находилось более 800 человек. Террористы пока не выдвинули никаких требований. Силовые структуры немедленно отреагировали на произошедшее, сейчас театральный центр оцеплен подразделениями милиции, внутренних войск и ФСБ. На место событий выехали генеральный прокурор, директор ФСБ, начальник Московской милиции».
Илья все это спокойно выслушал, раскурил сигару – и вдруг замер. Очнувшись, выдернул из внутреннего кармана билеты, включил свет.
На билетах значился театральный центр на Дубровке и спектакль – «Норд-Ост»...
Он потянул ворот, но галстук не давал ослабить его, нечаянно оторвал бабочку, зачем-то аккуратно спрятал ее в визитный карман...
– Мы опоздали...
Не поверил, еще раз взглянул на билеты... и обхватил голову, взъерошив хорошо уложенные, но редкие волосы.
Ему стало дурно. Сигара упала куда-то между сидений. Илья принялся шарить по полу, боясь, что загорится ковровое покрытие, и тут его стошнило.
Входя в свой двор, Надежда еще издали увидела знакомую белую машину, выруливавшую прочь.
Она крикнула, замахала рукой, потом выхватила мобильник, стала звонить – трубку не брали...
– Культурной программы на сегодня не будет... – произнесла она и открыла скрипучую дверь подъезда.
Ленивый кот, ожидавший на крыльце, замешкался, не успел проскочить за ней следом и зацарапался в захлопнувшуюся дверь...
Надежда вошла в свою квартиру и присела у зеркала. Медленно стащила грязные сапоги, скинула плащ и ссутулилась – будто спрятаться хотела от страшной, небывалой усталости. В доме стояла полная тишина, до звона в ушах...
Набрала заветный номер. Выключен. Или вне зоны...
Сгорбившись, как под непосильной ношей, побрела она на кухню, привычно поставила чайник на газ.
Ей уже ничего не хотелось...
Ходики на кухне показывали 19.58.
– Вот и все... – вслух сказала она.
Оглушающий трезвон квартирного телефона разбил тишину, ударил по вискам. Она подождала, нехотя подняла трубку.
– Да...
– Надежда Игоревна?
– Да...
– Приказ по редакции. Вам следует немедленно прибыть на рабочее место в связи с особой обстановкой.
– А что случилось?
– Включите телевизор! – В трубке послышались короткие гудки.
Надежда опустила увесистую трубку на рычаг.
– Никуда не поеду!
Единственное, на что она способна сейчас, – забраться под душ. Надя долго стояла под водяным потоком, подставляя лицо и голову под упругие быстрые хлыстики струек, настойчиво возвращавшие ее к жизни, пока не озябла. Отжав, узлом скрутила волосы, растерлась, завернулась в полотенце.
Немного полегчало...
Потом ушла в комнату, сделала несколько разминочных упражнений, включила музыку, что-то энергичное испанское, попробовала танцевать – не танцуется. Поставила другой диск, но вальс и вовсе не получался – не устраивал воображаемый партнер.
Сквозь громкую музыку она не сразу услышала звонок в передней. Чуть убавила звук, подождала, скинув полотенце, надела халат, на цыпочках, осторожно, подобралась к двери, заглянула в волчок – там маячило что-то мутное, расплывчатое – на площадке не было света...
Звонок дребезжал настойчиво и тревожно...
Улицы Дубровская и Мельникова еще не были перекрыты, поэтому Иван подъехал к театральному центру совсем близко, загнал машину на тротуар.
Дальше перемешались «скорые», милицейские, пожарные, между ними растеклась еще редкая толпа зевак и оцепление.
Он снял и бросил в машину плащ, взял камеру и сначала потолкался в народе, оценивая обстановку. Возле центра уже работало несколько телевизионных камер, над крышей ближней машины торчала передающая тарелка.
Здесь ничего интересного не было: обычный настороженно-выжидательный шумок, чьи-то крики, команды и сосредоточенная суета ОМОНа.
От самого центра не доносилось ни звука, не было заметно и никаких признаков чего-либо экстраординарного.
Он обогнул оцепление стороной, зашел со стороны улицы Мельникова, где до здания было совсем близко, прогулялся до железобетонного забора какого-то предприятия – оцепление довольно плотное, и милиция ощетиненная стоит, прилипнув к еще зеленым кустикам живой изгороди, целит куда-то стволами.