Хочу лежать на открытом склоне холмаи чувствовать, как всеустремляется к свету.Не хочу думать, судить, решать.Зима была тяжкая.В ноябре помер отец Вики.А месяц спустя я нашелбрата — он умеру себя в кламатской хижине.Потом месяц дождей,потопов, селей.В саду, побитом морозами,на пугале сидят вороны.Хочу рухнуть в траву на холме,и пусть все забродит от тепла.Отдаться цветению без остатка.Зарыться лицом в гущу маков;обратить лицо к небу.Если надо работать, пусть делобудет по моим чахлым силам,пусть будет подстать моим устремленьямчуять, как корни зарываются вглубь,покуда я представляю себеновые краски цветка.
Устье реки
Перевод Шаши Мартыновой
Закрыв глаза, чтоб заострились ощущенья,она касается щеки теплым камнем.Его это сражает совершенно —мужчина с меньшим опытом лишился бы чувств,а ему почти 50, и он лишь чуть пошатнулся,стон задавило до хныка,он смятен желаньем,но ясности хватает признатьв себе полную растерянность чувствк этой молодой женщинеи
что же ему делать — и надо ли вообще.Побужденья редки непорочные,но он даже не знает точно,чем именно хочет быть:камнем, его теплом, ее щекой,рекой, океаном или солнцем внутритой луны, что горит внутри нее, —всем, ничем или неким сложным сочетанием возможностей,про которое он знает довольно, чтобы знать, — ускользает.Но знает, превыше всякого знания,что вздутый от дождя поток, могучий и неспешный,движется именно так, как стоит к ней прикасаться,и ему хочется раскрыть объятия и коснуться ее вот так же,на плавкой грани между плесом и стремниной,бурливой каймой, глубокими перекатами,будто Моцарт прядет млечно-изумрудный шелк,уловить, обернуть в текучий покойвлажного витка, хромовой искры.
Предварительные и последующие небеса
Перевод Шаши Мартыновой
В самый настоящий миг ночи —он невоспроизводим, утерян —свету звезд у нас на лицахбыло миллион световых лет.Я менялся.Ты тоже.А свет все летел.Меняемся без выбора,несвободные от вселенной,как сходные явленияее нескончаемой природы,а также ее сиюсекундные перемещенья,каждый вздох и удар сердца подчиняютсяабсолютно относительнойпространственно-временной полнотевозможностей, заблуждений и рождений,порядкам и беспорядкам,свойствам, принципам и таинственным силам —некоторые неумолимы, как притяжение,некоторые случайны, как ящерка в супе.Ты меняешь.Я тоже.Я пытался записать историю мгновенья,чтоб уловить точно,где именно стало оно песней,слилось с солнечным светом, что лепит реку,со светом звезд у нас на лицах,с огнем под булькающим супом.Ты нырнула с другого берегаи поплыла ко мне с луной в гортани,тело скользит под водой,как тень птицы.Твоя переправа изменила течение,река изменилась,изменив нас с тобой.Все, что мы знаем, прежним не остается.Оно рассеивается, как звездный свет в уме;выцветает в будущем, которое создало:ничто не утеряно, ничто не обретено, просто длится,как изменчивое состояние смертной благодати.Осененная звездами песнь возникла по-над рекой,летела с тобой в летних сумерках,босоногая, обласканная остывающим песком,и ждала, когда в мире проявятся звезды,а медленная зеленая река собирала наши тени,покуда мы пели во весь голос,до мурашек,и я стал тем, чем ты стала.Не навсегда, наверное,но наверняка.
Старая поросль
Перевод Максима Немцова
Мою каталку ввозят в колоноскопическую процедурнуюна процедуру, к которой меня готовила целая ночьЖК-лаважа посредством несуразно именованного слабительного «Ступай-налегке»,за которым последовали две клизмы с водопроводной водой,очистившие мой пищеварительный тракт до того тщательно,что я воображаю — кишки мои блестят хромом, как на автопараде, —блестят, то есть, за вычетом крови, что привела меня сюда,ибо я растерял половину своих эритроцитов, покудадоковылял до приемной неотложки, выйдя на траекторию,что приземлила меня за съехавшимися дверями Центра Колоноскопиии навязала мне осознание, что тело мое снашивается,а также признательность за расхожую мудрость, которая лупит в самую точку: Старость — не для слабаков.Я знаю, мне, кто истратил немало души и духа на борьбус теми, кто своей силой держит прочих в бессилии,теперь надлежит сражаться с этим слабеющим телом, пронесшим меняи спотыкливо, и строптивочерез секс, наркотики и рок-н-ролл,оно оставалось верно своим находкам, когда мегафоны хрипели: «Расходитесь или вас арестуют», —онемело гнулось под ударами полицейских дубинок,однако все вихрилось водой от касанья любимой,тело, что вынесло этот взрыв, когда я пустилсяв роскошно безумное приключение под названием «осознание»,не только движитель, но и смысл, корпус собственной метафоры,3-мерная тренога для кинокамеры души,и после безрассудных десятилетий излишеств и небреженья —мчим на авось, мчим на скорость, —Время без сожалений отзывает свои векселя,и я понимаю, что жизнь моя до сего момента вдруг свелась вот к чему:мне в зад сейчас засунут миниатюрную камеру,что, несомненно, предпочтительнее смерти,но это первое глубокое унижение, сопутствующее неизбежному тлену,и впервые с тех пор, как я был маленьким, мне так беспомощно.Однако почти тут же мне помогает анестезиолог,который закачивает мощную смесь «демерола» и «верседа»,наркотика, разбодяженного гипнотиком, через капельницу в меня, вменив, и я, такточно, я растворяюсь,озеро перемерзает сверху вниз,и толком не понять, почему, этот дерзкий пятилетка у меня внутривпивается в неистовое достоинство в ядре ярости,а я с неколебимым восторгом понимаю,что моя воля сражаться сильней моей хиреющей плоти,и в этот вот миг затмения мне является виденье:я и тысячи мне подобных, орды психоделических реликтов,бухих мечтателей, пантеистов с даосскими наклонностями,троцкистских бандитов с изумрудных холмов,мы стоим все вместе —морщинистые, искореженные, сношенные, ощипанные,стареющие и немощные, однако почему-то — неукротимые,и бьемся насмерть за то, что любим и что никуда не девается:за семью, за друзей, свободу, справедливость и древние леса.Так внемлите же, вас предупредили, главы корпораций и алчные псы у них на побегушках,слившиеся вместе олигархи, спеленатые неразберихой бюрократов и продажных политиков,вы связываетесь с нами на свой страх и риск,не говоря о наших зубных протезах, что вопьются вам в жирные жопы, как сбрендившие кусающие черепахи;Коридоры Власти станут предательски скользки от наших длинных слюней с раскисшими хлопьями;мы взломаем вам лэптопы по старинке — тростями, костылями, ходунками, топорами, кувалдами, что бы ни попалось под руку;Эмфиземная Бригада, бездыханная после десятков лет «Лаки-Страйков» и убойной травы,забьет вас до потери пульса кислородными баллонами;стоит вам представить очередной глобальный проект борьбы с мировым голодом, заготовленный их проститутками-учеными,мы вас заглушим сварливыми воплями «А? Ч-чё?»;влезете нам в тарелку — будьте готовы защищать свою лицемерную срань, не то нашлепаем вас по кумполу промокшими подгузникамиили удавим катетерами, а то и веревкой, сплетенной из чудовищных волос,что теперь растут в странных местах у нас на теле — в ушах, на бровях, локтях, сосках, —а если не поможет, привяжем вас, распялив, к этому вашему столу, что больше кухонь у многих из нас,и
отмутузим калоприемниками(а если нам и половины сил, что была у нас в юности, не достанет,изощренность, уверяю вас, утроит действенность их применениядля надирания жоп у систем, убивающих душу);если ж ничего не поможет, мы созовем Всеобщую Забастовку,после чего устроим массовую оккупацию ваших помпезных штаб-квартир,где заставим вас выслушать все наши телесные жалобы:как снашиваются наши сердца и печенки,а терпенье уже истерлось до дыр, —да, мы вынудим вас слушать нас, старых пердунов, нескончаемыми сменами,что в бесконечных подробностях станут описывать наши разлития желчи, ЭКГ, ЭЭГ, результаты томографий,клинических анализов крови, работу печени, вросшие ногти и все особенности стула за последние две недели,и в общем и целом доведут своим нытьем вас до безумия, если не исправитесь.
Ее всегда тянуло к музыкантам.А Орфей был великолепен:песни его зачаровывалии птиц, и стрелы небесные.Но, как и все музыканты,он был дитя.Страстная нужда, мальчишеское обаяние,бесконечная невинность его пения.Он волновал ее, да,был мил, игрив, внимателен и рядом;но не увлек ее.Аид не таков.Он не путалсвою силу и силуее подчинения.Ничего не таил,даже страха,и все, что осталось без ответав единой плоти их тела, —стерлось.Когда Орфей спустился за ней,преисподняя умолклаот его безутешной песни,Аид послушал, и его тронуло.Иного выбора не позволяло благородство —лишь позволить ей вернуться,но он поставил мудрое условие:Орфею нельзя оборачиваться.Она знала, что тот обернется.Он был поэт и, наверное,уже мысленно воспевал свой триумф.Она знала — он обернется,если услышит ее плач,и, восходя за ним к свету мира,тихонько заплакала.Орфей остановился,коронованный медовым светом, что лился сверху,и долго смотрел прямо перед собой,а потом обернулся.Впервые на ее памятине сказал ничего. Ни слова.Лишь кивнул, печальный,слегка обиженный,а потом, когда поблек ее образ,продолжил свой путь —или чем там еще был тот мечтательный лепет,который он считал своим путем.
Засуха-76
Перевод Шаши Мартыновой
Нематода и свиной навоз,раскаленное марево над жестью,сталь бряцает по стали,мускус оленьей плоти,сладкая яблочная гниль,облезлая краска, облезлая кожа,едкий пот на мозолях,дырка в картере,дербенник, нашатырь, промасленные тряпки, щелок,моча сбегает в пыли, покуда не впитается.
Честный отчет о народце с летающей тарелки
Перевод Шаши Мартыновой
Мотыжил себе горох,и тут садится летающая тарелка,а из нее эта нечистая сила(говорю «сила», потому что их не видать,но чуешь, что они совсем рядом —блин, тут поди объясни),ну в общем, начали они говорить, не нашими словами,но по-английски понятнопрям в самой голове(ё-моё, а это вообще не растолкуешь),один костерил другогоуж не помню точно,но типа: «Ты балда,вечно садишься на какого-нибудь голодранца-селянина —давай, тащи относительники шлепни его, чтоб не возиться», —а второй выволакивает штуковину,ее-то как раз видать,похожена синий железный круг внутри серебристого,и оно все пульсирует и гудит,и штуковина эта как пальнет в меня,я и подумать-то не успел, не то что убежать там, увернуться,и тут же, не сходя с места, почуял,что устал хуже мула в борозде на закатеи вроде сразу тронулся в путь,но добирался сюда две недели рассказать про все это,только, сдается, они уже улетели.
Самое время
Перевод Шаши Мартыновой
1
О, жемчужина в лотосе, ах-х-х.Сейчас.Радость в сердце мгновенья.Сейчас.Пыл мгновения.Сей миг.Цветение мига.Время — сфера,а мгновение сейчас —недвижимый центр,и все течет сквозь него,плот, странствующий с рекой,беспечная поездка ангелов Дао.Всегда сейчас.До того как родился,после того как умрешь:сейчас.
2
Время течет сквозь ангелов,как реки по каньонам.Конечно, ангелы могут быть лишьпространством между рекойи кромкой каньона,пустотой, что остаетсяпосле того, как вода размоетто, что было,начисто.
3
Мой брат Боббыл не ангел.Боб умер,но я его помню,как реку в каньоне,и, быть может, из-за постоянной болив изуродованной ноге, с которой жил,он, когда мог, искал прибежищав цветении мига.Я помню ночь,когда он, прикончив седьмой косяк убойной,кивнул и провозгласил:«К черту прошлое.Оно уже случилось».Реки не текут вспять.Может, помнишь рекутам, где ее перешел,или присел перекуситьу водопадов в конце весны,но теперь вспоминаешь еев цветенье мига,и если у меня слезы на щеках,то оттого, что Боба здесь больше нет,чтоб вспомнить вместе —вспышку зимородка,кайму сливок и пеплаольховника, что трепетал на речном ветру, —время не останавливается —река скользит по каньону,через заводи и водопады;Боб был прав,прошлое делось,сгинуло, минуло,но я не уверен,и в горле застряли слезы,машу яна прощаньес берега —или из лодки.
4
Есть такая история,возможно — апокриф,про то, как учитель Дао, Лао-цзы,уходил в глухомань,и какой-то стражник на границеузнал его и взмолился:«О Учитель, подари нам истинуо таинстве времени», —и Лао-цзы, верхом на осле,обернулся и рассмеялся через плечо:«Поздно останавливаться».
4 А
В другой версии этой историиЛао-цзы разворачивает осликаи возвращается к стражнику,протягивает руку, касается его плеча,смотрит в глаза и говорит:«Одно могу сказать наверняка:Будущее никогда не опаздывает,и ты пошевеливайся».