Дождь Забвения
Шрифт:
– Мне нужен хоть какой простор для маневра.
– В этом и беда. Тебе всегда нужен простор для маневра. Если требуются деньги, у меня есть. На билет не хватит, но ты можешь продать машину и все, что не увезти с собой.
– И как скоро после… Ну, я имею в виду ее… – Флойд смешался и умолк, не в силах выговорить остальное. – Ты говорила, от недели до десяти дней?
– Мне понадобится неделя на похороны. То есть у тебя две недели. Может, чуть больше.
– Но ведь Кюстин…
– Передай дело ему. Видит бог, он работал достаточно, заслужил.
Флойд понял, что она уже продумала все. Представил, как Грета по пути с юга размышляла, представляла его реакцию. Он и разозлился, и обрадовался одновременно. Столько внимания, заботы – и с какой стати? В качестве милостыни?
– И почему же ты решила дать мне второй шанс?
– Потому что часть меня еще тебя любит. Любит того, кем ты мог бы стать, если бы не застрял в прошлом. Флойд, ты хороший человек, я знаю. Но тут у тебя нет будущего, и если я останусь с тобой, то и сама лишусь будущего. В Америке все может быть по-другому.
– Это правда? Ты по-прежнему меня любишь?
– Если бы ты не чувствовал того же ко мне, не приехал бы на вокзал. Как будто письмо опоздало или не дошло.
– Я мог и не приехать, – признался Флойд.
– Тогда почему приехал? Думаю, по той же причине, по которой я написала тебе. Мы мучим друг друга, пока вместе – но мучимся горше, когда разлучены. Флойд, я хотела тебя забыть. И обманывала себя, убеждала, что забыла. Но мне не хватило сил поверить в это.
– Значит, ты не в силах забыть меня, но бросишь, если я не поеду с тобой в Америку?
– Это единственный способ. Мы или вместе, или на разных континентах.
– Мне нужно время подумать.
– Я уже сказала: у тебя две недели. Разве мало?
– Неделя или год – разница невелика.
– Так не терзайся выбором, – сказала Грета. Она прильнула к нему, крепко сжала руку, уткнулась головой в плечо. – Я выросла в этой комнате. Она была центром моей вселенной. Поверить сейчас не могу, насколько она маленькая и темная. И насколько взрослой, необратимо взрослой стала я. – Она сжала его руку еще крепче. – Флойд, я была счастлива здесь, счастлива, как любая парижская девчонка. Вся жизнь была впереди, а теперь я вернулась, и впереди видится куда меньше прежнего.
– Время умеет разочаровывать, – тихо произнес Флойд. – Взрослеем и все больше оставляем за спиной.
Она придвинулась ближе, и он вдохнул запах ее волос. Не шампунь, с которым она мылась в последний раз, а скопившееся за долгое, трудное путешествие: табак, пыль, запахи попутчиков и где-то далеко, под слоями чужого, – аромат Парижа.
– Флойд, я бы очень хотела, чтобы случилось иначе. Чтобы был другой способ, другой путь. Но после ее смерти я не останусь в этом городе ни на одну лишнюю минуту. Здесь будет слишком много призраков прошлого, и я не позволю, чтобы они меня мучили до конца моих дней.
– Да, не стоит. Ты правильно решила. Поезжай в Америку. У тебя все получится.
– Я-то обязательно поеду. Но не буду счастлива, если ты не поедешь со мной. Флойд, ты подумай хорошенько, пожалуйста. Подумай так, как ни о чем не думал в своей жизни. Это может быть настолько же твоим шансом, насколько и моим.
– Я подумаю. Только не жди ответа до утра.
«А не заняться ли с нею любовью?» – спросил себя Флойд. Он думал об этом с тех пор, как открыл ее письмо. Конечно, если бы он попытался, она бы позволила. Но Флойд не сомневался: по-настоящему она хочет просто сидеть вот так, прижавшись к нему, забывшись в объятиях, пока, утомленная до предела и физически и душевно, не соскользнет в забытье. Она что-то бормотала по-немецки, упрекала, просила о чем-то важном, а может, вовсе бессмысленном. Потом затихла.
В три ночи он уложил Грету на постель, накрыл одеялом и вышел в дождь, оставив любимую женщину одну в пустой комнате ее детства.
Глава 6
Пребывание в одной комнате с Калисканом казалось неловким и неприличным, будто Ожье угодила в липкую, мерзкую ловушку. Калискан был очень худ. Ухоженные серебристые волосы аккуратно зачесаны назад, спадают до плеч. Аристократический лоб, излюбленный костюм из шелка и бархата, длиннополый сюртук вычурен, нарочито анахроничен. Круглые очки с подсиненными стеклами похожи на совиные глаза. За разговором он часто смеживал веки, словно прислушиваясь к далекой, очень тихой мелодии, и когда двигался, голова чуть запаздывала, будто привязанная к определенной точке пространства и времени.
– Вы не против, если я еще немного поиграю? Обнаружил, что упражнение для мизинца удивительнейшим образом помогает сосредоточиться.
– Это же говорят и про наблюдение за казнью.
– Верити, садитесь.
Она присела на шезлонг, на зеленый простеганный бархат. Наверное, этот шезлонг – аутентичная вещь, какой и кажется. И стоит безумных денег.
Перед шезлонгом стоял кофейный столик, а на нем плоский квадратный предмет. Сверху его украшал причудливый напечатанный рисунок. Когда Калискан возобновил игру, Ожье подняла предмет, рассмотрела и узнала картон, древесно-целлюлозную массу. Это же конверт для граммофонной пластинки! Внутри что-то лежало. Ожье наклонила конверт, позволив содержимому высунуться. Это оказался тонкий черный диск, сделанный из тяжелого материала, похожего на пластик, с выгравированным на обеих сторонах сложным спиральным узором.
Такие диски выпускали миллионами между Первой и Второй мировыми войнами. Их прессовали из шеллака – насколько помнила Ожье, это была натуральная смола, производимая насекомыми. В спиральном узоре кодировался звук, считывала его игла с алмазным острием, когда пластинка вращалась, делая несколько десятков оборотов за минуту. Проигрывание постепенно ухудшало качество звука, поскольку игла стирала дорожки и внедряла в них частицы пыли. Даже оригинальную запись получали чередой аналоговых процессов, каждый из которых вносил в звук случайные помехи.
Но это же была настоящая аналоговая запись, артефакт огромного исторического значения! Запись, хранящуюся в уязвимой компьютерной памяти, можно стереть или модифицировать, искусно скрыв следы вмешательства. Запись на шеллаковом диске можно с легкостью уничтожить – но изменить нельзя. Подделать ее крайне трудно из-за сложного химического состава пластинки и конверта. И потому, когда находились подобные вещи, они расценивались как абсолютно достоверные – окна в историческое прошлое, до Нанокоста, до Забвения.