Дождь Забвения
Шрифт:
Флойд обвел взглядом унылую комнатку:
– Думаешь, тебе будет уютно? Мне кажется, ты не в том состоянии, чтобы оставаться здесь. Если пожелаешь тете доброй ночи и вернешься поутру, она и не заметит…
– Я остаюсь, – перебила его Грета. – Я сказала ей, что буду здесь.
– Я только предложил…
– Знаю. И не хочу показаться неблагодарной. Но даже если бы я не обещала тете остаться, усложнять себе жизнь я не хочу. Не то время.
– То есть я считаюсь усложнением жизни?
– Прямо сейчас – да.
Не желая начинать сцену, стараясь не выказать раздражения, Флойд спросил:
– Грета, наверное, для того письма была причина? Ведь ты хотела не только такси от вокзала до Монпарнаса?
– Наверное.
– И что же это за причина? Она как-то связана с твоими странными намеками на блокпосте у моста через Сену?
– Ты заметил?
– Как тут не заметишь.
Грета усмехнулась – видимо, вспомнила, как говорила с наглым жандармом. Мелкая, бессмысленная дерзость. Но было приятно.
– Он сказал, что у говорливых немок могут быть сложности с паспортами. Я не сомневаюсь, что он прав. Но не в отношении меня.
– Почему?
– Потому что меня здесь не будет. Я сяду на летающую лодку до Америки, как только решится с тетушкой.
– Америка? – повторил Флойд недоверчиво, будто не расслышал.
– Я знала, что у вас с Кюстином нет будущего. Потому и уехала из Парижа. Но не рассчитывала, что так будет и с другим джаз-бандом.
Грета потерла глаза. Может, прогоняла сон?
– Однажды мы давали концерт в Ницце. Он получился на славу, и после мы сидели в баре, принимали угощения от благодарных слушателей.
– Если так – поздравляю с отличной работой! Мы с Кюстином обычно из кожи вон лезем, чтобы не встречаться с народом после шоу.
Грета покачала головой:
– Флойд, ты всегда стараешься принизить себя. Всегда цепляешься за прошлое, наслаждаешься своим комплексом неполноценности. Стоит ли удивляться, что у тебя дела совсем швах?
– Ну так что в баре?
– Там был один тип, толстый американец в скверном костюме, со скверной прической, но при толстенном бумажнике.
– Да, есть способы компенсировать уродство. Кто он?
– Поначалу не говорил. Сказал, что пришвартовал свою посудину в Каннах и решил проветриться в Париже. Еще сказал, что ему понравился джаз-банд, а потом намекнул, что нам стоит идти в ногу со временем, если хотим продвинуться наверх. То есть мы хорошо работаем, но по старинке.
– Я тоже часто слышу такое.
– В тот вечер он нас угостил щедро. И ты в курсе, как бывает с джазменами: пара часов, и уже не понимаешь, на какой ты планете, а в каком клубе – и подавно. В общем, разобравшись с парнями, толстяк сосредоточился на мне. Сказал, что он продюсер на телевидении.
– Телевидение, – повторил Флойд, будто смутно вспоминая что-то услышанное однажды и случайно.
– В Америке оно куда больше, чем здесь, и разрастается с каждым годом. Там считают, что если человек может купить новое авто, купит и телевизор.
– Вряд ли телевизор станет популярным.
– Может, и не станет. Но суть в том, что я хочу попробовать, выяснить, могу ли справиться. Толстяк говорил, там отчаянно не хватает новых талантов.
Грета вынула из жакетного кармана визитку, отпечатанную на хорошем картоне, с именем, адресом и парой тисненых пальм.
Флойд несколько секунд ее разглядывал, затем вернул.
– С чего бы им приглашать немку?
– Я говорю по-английски. К тому же он сказал, новинки особенно популярны.
– Тебя используют. Выжмут досуха и бросят.
– Тебе это доподлинно известно, правда?
– Просто я реалист, – пожал плечами Флойд.
– Так пусть меня выжмут досуха. Это лучше, чем медленная смерть в забытом джаз-банде, играющем музыку, которую никто больше не хочет слушать.
– Умеешь ты соль на раны сыпать.
– Слушай, я уже все решила. Собрала деньги на билет. На всю авантюру два года. Если не получится, то я, может быть, возвращусь в Европу.
– Прошлого будет не вернуть.
– Конечно. Но я все равно хочу попробовать. Чтобы через полвека, лежа на кровати в сырой развалине где-нибудь в Париже, не думать, как могла повернуться жизнь, если бы я ухватилась за выпавший шанс.
– Я понимаю. Поверь, понимаю по-настоящему. Твоя жизнь – это твоя жизнь, у меня нет никаких прав влиять на твой выбор. Но я решительно не понимаю, зачем ты мне все это рассказываешь. И ты до сих пор не ответила на мой вопрос: зачем послала мне письмо?
– Предлагаю тебе шанс уехать со мной. В Америку, Флойд, в Голливуд. Вдвоем.
Он подумал, что, наверное, в глубине души угадал, к чему клонит Грета, когда она в первый раз упомянула Америку.
– С таким не шутят, – буркнул он.
– Я не шучу.
– Знаю. Это чувствуется. Спасибо, что предложила. – И он добавил тихо, беспомощно: – Я вряд ли заслуживаю второго шанса.
– Как видишь, у тебя он есть. И я очень серьезно намерена уехать, как только закончу здесь печальные дела.
То есть когда ее тетя умрет.
Флойд не осмеливался даже подумать о последствиях, не позволял себе поддаться искушению. Поехать с ней… А что же будет с жизнью, которая у него сложилась в Париже?
– Как насчет такого расклада: я с тобой не поеду, но отправлюсь следом в самом скором будущем? – предложил Флойд. – Мы же пока работаем, расследуем убийство. А когда закончим, нужно будет уладить кучу дел. Я не могу завязать со всем сразу за пару недель.
– Я хочу, чтобы ты поехал со мной. Меня не устроит туманное обещание улететь следом, когда соберешь деньги. Я тебя знаю. Ты провозишься полдесятка лет, собирая.