Дозоры.Сборник. Книги 1-10
Шрифт:
– Ей бы самой надобно золу-то взять, – оглушительно пророкотали небеса Ленькиным голосом, – ну да раз ситуяция критическая, я, надо быть, сам…
Зола с грохотом просыпалась на простыню, поляну, футбольное поле носового платка, затем чьи-то кривые коричневые пальцы связали углы хитрым узлом. Ленька стащил с матери одеяло.
«Если нетоц стаскивает одеяло, а шаман завязывает золу в платочек, – пытался рассуждать Семен Модестович, ощущавший себя крепко выпившим, – то кто же стучит в бубен?»
Ритм, производимый невесть кем и раздающийся непонятно откуда, ощутимо отдавался в грудной клетке, в зубах, в висках; ритм, бесконечно ускоряясь, пропитывал все насквозь, теснился вместе с дымом в каждой щелочке, входил в горло и легкие с
Закончив камлание, шаман, все так же при помощи подмастерья, разоблачился, натянул через голову поргу, подпоясался и застыл возле двери. Ленька заторопился, уложил одежду и атрибуты в баул, затем подозвал Семена Модестовича. Развернув платочек, продемонстрировал твердый шарик размером с грецкий орех, в который превратилась оставшаяся внутри зола.
– Вишь, хозяин, вот туточки и заключена таперича хворь. Могешь не волноваться, поправится твоя матушка.
– А что мне с этим делать? – со страхом глядя на шарик, спросил агроном.
– А что хошь! Спрячь или на видно место поставь, на полочку – токма разрушать не нужно, иначе хворь на свободу вырвется. Ишшо лучче – стаканом накрой, чтобы ненароком не раздавить. Ну, бывай, хозяин! За оплатой через три дня зайду, как ты уже уверисся, что все позади.
Оставив пугающий идеально круглый комок золы на лавке, Семен Модестович на ватных ногах поплелся провожать гостей.
– Да ты уж не отсвечивай, хозяин, – смилостивился Ленька, – мало ли кто по улице пройдеть…
– Постойте, еще вопрос! – опомнился Дягиль и, стесняясь, уточнил: – А гребень и… записка – они при вас?
– Это что ишшо? – изумился Ленька.
– Ну, это те вещи, которые я в дупле оставлял. Ценности в гребне, конечно, никакой, но мне не хотелось бы, чтобы записка попала к кому-нибудь… Понимаете?
– Понимаю, токма мы тех вешшей не трогали, не видали их даже. Надо быть, там, в дупле, оне и лежать.
– А как же вы… Вы же как-то узнали, что матери требуется… помощь!
– Как узнали – это ты не бери в голову, хозяин. Что в дупло положил, как велено было, – это ты правильно сделал, токма нам доставать оттудова что-нибудь – без надобности, нам и так все понятно, без записок. Усек?
Семен Модестович мелко закивал и прикрыл калитку. Ленька плавно двинулся в темноту, жуткий бессловесный шаман какое-то время постоял напротив дома молодых Крюковых, внимательно вглядываясь в черноту их окон, будто сквозь мрак, занавески и стены мог видеть что-то внутри, и вдруг, переломившись в поясе, низко поклонился.
Вновь, едва дождавшись медсестру, агроном вскочил в свой «газик» и рванул на холмы. Конечно, два дня подряд ездить в тайгу, да еще в одном и том же направлении, – это подозрительно, но куда хуже оставить на месте улику. Ах, какая это была улика! Адрес, фамилия, название болезни – и все это почерком Семена Модестовича! Ушлый человечек, найдя такую записку и сопоставив с местом, в которое она положена, без сомнения, обо всем догадается. А уж как он распорядится имеющимся фактом – можно только предполагать.
Теперь, зная дорогу к дереву, времени он потратил в четыре раза меньше. Все так же клубился туман, клонились к земле под сырой тяжестью воздуха могучие еловые лапищи, дышали влагой сугробы. Семен Модестович не был охотником, но человеком был осторожным, особенно когда дело касалось собственного благополучия, поэтому, радуясь и с облегчением
Поежившись, Семен Модестович поспешил покинуть тайгу.
Мать шла на поправку так явно, что докторишка только головой восхищенно покачивал да руками разводил. Сам Семен Модестович к переменам в состоянии относился настороженно, без излишних восторгов. Он вполне допускал, что дым от горящих трав, или странная процедура с золой и постукиванием (точечный массаж?), или и то, и другое вместе могли обладать временным обезболивающим эффектом. Раньше тоже случались дни, когда матери становилось легче – от нового лекарства или просто от весеннего солнышка, заглянувшего в окно. Но разница между ремиссией и выздоровлением все же велика.
Тем не менее на третий день агроном колхоза «Светлый путь» Дягиль съездил в райцентр: по официальной версии – для того, чтобы договориться о поставке удобрений, а на самом деле – в сберкассу. Он долго и мучительно вычислял, какую сумму ему снять с книжки, в итоге решил, что трехсот рублей будет более чем достаточно. Триста рублей – это даже для московского профессора о-го-го! Правда, по дороге, буквально на выезде из города, он заглянул в универсам возле пожарной части, где приобрел торт «Полет» и легкое марочное вино, которое нравилось маме, еще когда они жили в Томске. Быть может, не самые полезные продукты, учитывая ее состояние, но уж очень хотелось порадовать ее, устроить пусть небольшой, но праздник. Слишком долгой и трудной выдалась эта зима. Также в киоске Семен Модестович прикупил апрельский «Огонек» с луноходом на обложке – из всей прессы мама предпочитала именно этот журнал. Итого, после незапланированных трат, у него все еще оставалось больше двухсот восьмидесяти рублей.
К его возвращению мать уже не лежала, а сидела, подложив под худую спину сразу три подушки. Медсестру она отпустила пораньше: «У бедной девочки из-за меня совсем никакой личной жизни! Я прогнала ее к парикмахеру!» Она с энтузиазмом взялась за журнал, после легкого ужина с удовольствием съела кусочек торта, правда, от вина отказалась – дескать, потерплю, пока совсем не поправлюсь. Ее щеки перестали напоминать тонкий измятый пергамент, порозовели; исчезли тени под глазами. К ней вернулась способность шутить и делать сыну замечания – отличный показатель! Она настаивала на том, что следует отблагодарить фельдшера Осипова – пусть и не помог, но откликнулся сразу, поспешил на помощь, оставив все дела! – и не переставала нахваливать местного докторишку, который наконец-то подобрал такое чудодейственное сочетание лекарств, от которого она готова хоть в пляс, хоть по Луне верхом на луноходе! Еще мама, чего уже давно с ней не случалось, принялась планировать свою поездку в Томск: «Не век же мне тут куковать! Это у тебя работа по распределению, любимый питомник и угрюмые друзья в должности инспекторов леснадзора, а я пенсионерка вольная, отчасти легкомысленная и охочая до разгульной жизни!» Семен Модестович хохотал, потому что эпитет «легкомысленная» при всем желании не мог применить по отношению к своей матери, ушедшей на пенсию прямиком с поста директора томской школы, а уж про разгульную жизнь и говорить нечего.