Дракоморте
Шрифт:
Пораженческая мысль мелькнула и пропала, вытесненная непреклонным, упорным, звенящим желанием жить.
Воздуха!
— Возьми себе плоть обычнейших из нас и дай мне взамен немногочислие твоего времени!
Жрецов, оказавшихся во внутреннем кольце вихря, затягивает в плотнеющую воронку. Люди беззвучно кричат, безуспешно пытаются отмахнуться-увернуться от месива веток, камешков, комьев земли, к которому их притягивает, жрецы пытаются цепляться друг за друга, но их движения – слишком медленны, неловки, а чужая сила тянет их к воронке, словно рыб, подцепленных на крючок или скованных сетью. Жрецов затягивает в эту воронку медленно и неотвратимо. Плотный
Пустой желудок Илидора стискивает спазм, по языку разливается горечь, перед глазами плывёт от нехватки воздуха. Пропитавшая рубашку кровь остывает и леденит живот. Жрецы кричат так, что звук немного пробивается за пределы воронки, отдаётся в затылке дракона. Вдох. Полвдоха. Четверть. И ещё.
Снова кто-то умирает рядом с золотым драконом. И наверняка Илидор сделал что-то для этого — или же, наоборот, не сделал ничего, чтобы не допустить этих смертей. И теперь люди умирают, умирают один за другим, неумолимо-неспешно, мучительно. Треск и хруст разрываемых одежд и тел, крики жрецов едва пробиваются сквозь воронку плотного воздуха и мусора, едва пробиваются, но кажутся оглушительными. Нос воронки всё бурится в землю под плотоядным деревом, выносит оттуда удушающую тленную вонь.
— Сила двоих соединится в одно!
Слова доносятся как через толщу воды, и дракон через толщу воды удивляется им: этих слов не должно быть здесь, они должны остаться в подземьях Такарона, только Илидор не может сообразить, при чём тут Такарон и как он связан с этими словами.
Отяжелевший воздушный вихрь втягивает в себя ошмётки последнего жреца. Теперь воздуховорот — вязкая каша из осколков костей, тёмно-розового и коричневато-красного мяса, белёсо-жёлтых трубочек сосудов. То ли спутанные пряди волос, то ли подгнившие тонкие коренья комкают эту кашу, месиво кажется почти живым. Оно закручивается спиралью, и каждый новый виток её вталкивает в лесной воздух новые запахи: лошадиный пот, дублёная кожа, гноящаяся рана, нагретая солнцем замша, кровь на земле, вымороженное крепкое вино, гниющая плоть, протухшая вода.
В животе под рёбрами дракона плещется что-то слизкое, к горлу снова подкатывает. Илидор держится лишь на каком-то бессмысленном ослином упрямстве, на упорстве ради упорства. Несгибаемо-спазматически удерживают тело над землёй напряжённые мышцы спины, ног, плеч. Едва-едва над землёй. Лёгкие под давлением донкернасской башни, кажется, свернулись в капустные кочанчики. Поток воздуха издевательски полощет обрывки крыльев у лица, но этот воздух едва возможно вдохнуть, потому что на спине лежит башня.
Действительно ли мне нужен воздух, если нет крыльев? У меня больше нет крыльев. Что я без них?
Снаружи, из-за ворот, трубно ревут. Потом в них что-то бубухает — ни дать ни взять гномский молот.
— Сила двоих соединится!
Воздуха! Воздуха! Дыша-ать!.. Перед глазами двоятся сухие травинки, пот заливает глаза и печёт рассечённый висок, сердце колотится обезумевшим молотом в ушах. Полвдоха. Четверть вдоха. Ещё четверть вдоха.
— Возьми себе плоть моих любимейшепочтенных соратников и нашего будущего! Дай мне взамен
Из внешнего круга к воронке плотного воздуха, костей и ошмётков плоти медленно направляются несколько фигур в голубых мантиях. Илидор никого из них не узнаёт: перед глазами у дракона взрываются яркие цветы, всё плывёт. Он лишь видит, что одна из фигур в голубых мантиях идёт к бурлящему месиву, сильнее обычного покачивая бёдрами, и тащит за руку упирающуюся маленькую фигурку. На миг в глаз Илидора врезается отражённый зеркалом свет фонаря.
Дракон хочет закричать, но сорванный криком голос пропал и не возвращается. Хватит умирать рядом со мной! Хватит умирать, когда я не могу никого спасти!
Дракон хочет вскочить и броситься туда, к воронке костей и ошмётков плоти, выхватить фигуры, которые подходят к нему, сливаются с ним, разгрызаются им, выгибаются и беззвучно кричат, — но сил Илидора хватает только на то, чтобы держать над землёй собственное тело, опираясь на дрожащие локти, и не впечатываться в землю грудью.
В уши буравчиком лезет мушиное жужжание, сквозь которое едва-едва, на грани слышимости пробиваются крики, и от жужжания начинает вибрировать что-то в черепе, зудят зубы, пробегает пульсирующая боль вдоль хребта. От трупной вони першит в горле, последние крохи сил уходят на то, чтобы держать мышцы напряжёнными, не раскататься по земле тряпкой под тяжестью донкернасской башни, чтобы сохранить силы на новые полвдоха, четверть вдоха.
Гудение делается громче, вопли жрецов едва слышны сквозь него — прорываются как редкие блики на чёрно-бесконечной поверхности воды. В погрузневшем кровавом вихре медленно растворяются три фигуры в голубых мантиях, одна маленькая фигурка в голубой рубашонке и зеркальце на длинной ручке.
Хватит умирать рядом со мной!
— Дай мне свою мудрость, которой в теперешнечайчашней ипостаси не можешь применить во благо отца-солнца! Дай мне мудрость нести свой свет так, как нёс его ты, неумолимо и неостановимо!
Голова кружится, дрожат руки и плечи, которыми Илидор отталкивается от земли из последних сил. Рассечённая кожа между рёбрами снова разгорается огнём, и этот огонь переползает на спину, к кистям рук неожиданно и совершенно некстати начинает возвращаться чувствительность, и дракон чувствует пока только лёгкое жжение на месте каждого сорванного лоскутка кожи, холод на месте каждого вырванного ногтя, пульсацию в каждом раздавленном дробилкой пальце и понимает: если чувствительность вернётся полностью, он просто ослепнет от боли. Ослепнет, обессилеет, не сумеет держать себя над землёй. Донкернасская башня давит и давит на спину между лопатками, голова пульсирует и ощущается как нечто чужое, не принадлежащее дракону, локти немеют, руки дрожат всё сильнее, из-под языка в рот толчками вливается вязкая горькая слюна.
Из-за ворот раздаётся командный вопль, стук-треск-свист, и что-то кусучее дёргает и отсекает прядь волос Илидора, впивается в землю у самого лица.
— Не стреляйте, мать вашу ёлку! — ревёт зычный голос за воротами и в них снова начинает колотить нечто тяжеленно-размашистое, вроде гномского молота.
— Уо-оу! — несётся издалека, на грани слышимости. — Уы-уо-уы!
Спираль смердящих ошмётков под плотоядным деревом собирается во что-то гигантское и невозможное.
Мышцы спины больше не могут держать напряжение, на них выплёскивается жгучая боль из рассечённых боков, и спина расслабляется сама собой, в плечах что-то обрывается, и дракон падает наземь, как волокушинская изломанная игрушка из коры и веточек.