Дракоморте
Шрифт:
День за днём Йеруш слышит, как поют жрецы, как славят они отца-солнце, какие слова про свет в груди говорят старшие жрецы жителям Старого Леса — наверное, это добрые, умные, правильные слова. Но Старый Лес больше не хочет слушать жрецов. Не хочет больше пения, храмовых гимнов и добрых правильных слов.
Всё чаще Йеруш ловит сумрачно-предостерегающие взгляды Рохильды, обращённые к Юльдре. Иногда она что-то говорит ему, горячо, сердито или жалобно. Иногда Йеруш слышит обрывки слов: «… всяко не для волокуш», «слишком бойко», «толковище». Юльдра Рохильде не отвечает, смотрит поверх её головы сосредоточенным горящим взором, иногда успокаивающе треплет бой-жрицу по плечу, иногда бросает какие-то слова — но это не слова ответа для Рохильды, это слова,
Среди волокуш Йерушу не найти проводника к кровавому водопаду. Хотя волокуши иногда нанимаются в проводники, они явно уступают котулям в этой роли и водят пришлых лишь по ближайшим селениям. Как Найло ни надеялся, что крылатые существа, летающие высоко и далеко, знают лес лучше всех, на деле оказалось, что от котулей толку больше, и не зря именно их обычно берут в проводники пришлые торговцы. А волокуши, эти крылатые люди-курицы, оказались сущим недоразумением, которых в небе удерживали разве что восходящие потоки воздуха, вызванные беззвучным хохотом Старого Леса.
Йеруш долго ходил по рынку, просто удивительно долго для эльфа, которому вечно не хватает времени. Перебрасывался фразой-другой с пришлыми торговцами и почти не заговаривал со старолесцами. Подошёл и к торговцу с заговорённым драконьим когтем, о чём-то спросил и что-то положил на прилавок. А торговец, вытянувшись в нитку, едва заметно указал глазами на эльфского торговца специями.
К нему Йеруш подошёл не сразу, ещё какое-то время побродил по рынку в задумчивости. А когда подошёл — долго молча перебирал специи на прилавке, придирчиво растирал в пальцах порошок курамы, обнюхивал зёрнышки рыжего горошка. Эльфский торговец вился вокруг сородича, как пчела вокруг поздневесеннего медоноса. Рассказывал, где собраны специи, как их берегли от чуждых запахов и влаги на протяжении всего этого длинного пути, как раскрывают вкус тушёного мяса кислые сушёные тьмати, и что тёртый корень урбы можно добавлять хоть в салаты, хоть в выпечку. Торгующий специями мужик у соседнего брёвнышка долго прислушивался к эльфу, потом не выдержал и вступил с ним в спор насчёт специй, подходящих к мясу, и какие-то время оба потрясали кулаками и воздевали к небу ладони. Потом подуспокоились, и Йеруш начал задавать обоим торговцам вопросы, тихим-тихим голосом начал задавать вопросы, перебирая специи в одном, другом и третьем мешочке. А слегка одеревеневшие лицами торговцы что-то отвечали, обдумывая каждое слово и временами переглядываясь, словно ища друг у друга поддержки и одновременно этого стыдясь.
Наконец Йеруш купил у эльфского торговца несколько горстей измельчённого жгущего перца, а у человека — вязку сладко-пряных коричных палочек и, кивнув обоим, слегка деревянной походкой направился по направлению к храмовому лагерю. Торговцы смотрели ему вслед и одинаково пожёвывали нижнюю губу. Торговец, к которому до этого подходил Найло, наконец протянул руку и забрал с прилавка то, что положил туда Йеруш.
А сам Йеруш теперь быстрыми шагами шёл к лагерю, прижимал к себе котомку, в которую сложил покупки, и вполголоса спорил о чём-то сам с собой, очень убедительно делая вид, что не замечает неподалёку никаких трёх молодых жрецов в голубых мантиях. Жрецы столь же убедительно сделали вид, что не видят, как в десяти шагах от них проходит Найло. А потом молча и медленно двинулись следом.
Имбролио
Поселение шикшей — место, где растут и сплетаются ветвями удивительно мощные и до странности приземистые кряжичи. Подлесок состоит из высокой травы калакшми и прицепившихся к ней жгутиков кроветворницы. Подъезды и подходы к поселению шикшей густо поросли дурминой — сами шикши проходят через эти заросли спокойно, а людям приходится постоянно тормошить друг друга, чтобы не сморил сон, и всё равно, когда заросли дурмины заканчиваются, из голов ещё долго не выветривается отупляющий туман.
Асаль и жрецов, которые пошли за ней, оставляют приходить в себя
Они снуют туда-сюда по развесистым ветвям кряжичей, как по широким дорогам. Сплетают и переплетают свои тела — то недовитое гнездо, то человек — смотря в каком виде удобней ходить или перекатываться по проходам между стволами и ветками, перепрыгивать с одной ветвистой дороги на другую, подтягиваться наверх или ловко стекать наземь. На некоторых стволах висят какие-то бурдюки, по виду сделанные из воска, внутри плюхает и чавкает.
Воздух наполнен щёлканьем, треском, хрупаньем и запахом тёплой древесины. За звуками, которые издают шикши, почти не слышно гудения многочисленных черноспинных жуков, которые солидно перелетают с одного дерева на другое, словно патрулируя пути, и щебетания птичек-паданок, облепивших верхушки кряжичей.
Асаль оглядывает жрецов, сошедших вместе с нею с пути, который предлагает Юльдра. Их семеро. Много это или мало? Асаль плохо понимает, чего ожидают от неё эти люди. Она говорила им, в чём решения Юльдры неверны, но не говорила, какие решения были бы правильными. Люди ушли за ней, потому что путь Юльдры ведёт во тьму и мрак, но где другая дорога? Ждёт ли кто-то, что на неё укажет Асаль?
Но Асаль не умеет указывать пути и не умеет водить по ним людей. Для этого нужен кто-то другой. Кто-то вроде Юльдры — решительный и упёртый, даже если он упорствует в заблуждениях, но он уверен в своей правде, а уверенность неизменно притягивает людей. Даже если Юльдра, позорище Чергобы, уверенно ведёт жрецов вовсе не по светлому пути — он делает это решительно, и многие ли вообще понимают, что их дорога давно уже стала не тем, чем кажется?
Вот Язатон — он мог бы вести людей по правильной дороге, если бы считал себя вправе решать за других. Очень даже напрасно Язатон считает себя не вправе. Очень даже напрасно он утверждает, что задача мудрости — показывать пути, проливать на них свет — но не определять, кто, когда и какими дорогами должен ходить. Почему-то мудрости Язатона недостаточно, чтобы признать: далеко не каждый человек в силах принимать какие бы то ни было решения вообще. Очень мало кто способен осознанно и решительно выбрать собственный путь и ступить на него, и идти по нему — для этого требуется храбрость, понятная цель впереди и по-настоящему крепкая воля. Или очень скудные мозги. Потому многие люди, скорее, пойдут по чужой дороге, пусть даже она ведёт во мрак — лишь бы кто-то другой убедительно пояснил, почему нужно шагать именно сейчас и именно по этому пути, дал смыслы и цели, расставил ориентиры, подложил под любые события хорошо звучащие объяснения.
Куда проще перекладывать ответственность на других — как будто это избавит от последствий, которые в конце концов каждому придётся прожить самостоятельно и только за себя.
Асаль не умеет и не хочет ничего решать за других. Сейчас Асаль впервые думает, что Язатон не пытается вести за собою людей вовсе не потому, что у него маловато мудрости, нет — Язатону как раз хватает ума этого не делать. Не решать за других, не ошибаться за других и не оставлять других наедине с последствиями выборов, которых они не делали.
Нервно покачивая на сгибе локтя свёрток, спелёнутый так, словно внутри находится младенец, Асаль ждёт кого-нибудь, кто умеет принимать решения лучше неё. Свёрток, который она качает на сгибе локтя, пуст, он давно уже пуст, но Асаль не может выбрать дорогу, по которой пойдёт без него.
Наконец к жрецам подходят трое шикшей. Молча раздают каждому длинные фляги, в которых что-то вязко плюхает. Люди, переглядываясь с большим сомнением, осторожно пробуют — внутри оказывается бульон с кусочками мяса и чего-то злакового, и чего-то травно-пряного. От этой еды-питья из голов окончательно уходят остатки дурминного тумана, тела наполняются силой.