Дракоморте
Шрифт:
Но, наверное, дракон просто надумывает и плотоядные деревья неопасны. Ведь из их коры делают прочные верёвочки и плетения – едва ли кто-то будет собирать сброшенную кору дерева, которое отжёвывает по части тела от каждого, кто к нему приблизится. Да и когда хоронили жрецов — деревья не покушались на живых
— Котули сами решили устроиться здесь, или вы им указали место? — спросил дракон.
Нить посмотрела на него непонимающе и не ответила, утвердив Илидора в мысли, что прогалина — обычное место остановки котулей. Она выглядела обжитой, если можно так говорить о пространстве, открытом всем ветрам: широкие ямы кострищ, протоптанные тропинки, проплешины в траве в тех местах,
Над лесусветной прогалиной появились дозорные волокуши, и Илидор едва сдержал завистливый стон. Волокуши могут раскинуть крылья и упасть в небо! И никто не говорит им, когда это делать можно и когда этого делать нельзя! Никому в целом свете не нужно, чтобы волокуши находились в человеческом обличье, им не приходится выбирать, чьи желания поставить во главу угла сегодня… ну да, обличье у волокуш одно-единственное — и что это меняет?
А небо сегодня такое полётное, такое приглушённо-чистое, серовато-голубое, в лёгких комочках облаков, безветренное, тихое, бескрайнее!
Илидор крепко-крепко стиснул зубы и крепко-крепко сжал кулаки, заставляя себя спокойно стоять на земле. Крылья его приподнялись, надулись куполом, словно наполненные ветром, и мелко подрагивали. Дрожь передавалась спине над лопатками, щекотала хребет, толкала под рёбра: взлетай же! Взлетай! Дракон крепко сжимал кулаки, крепко упирался в землю широко расставленными ногами, размеренно дышал и следил за волокушами жадным завистливым взглядом.
Ох, да разве можно сравнивать грациозный и лёгкий полёт дракона с неловким подёргиванием этих полулюдей-полуптиц? Дракон величественно парит в небе, вливается телом в дыхание ветра, длинной лентой вьётся между потоками воздуха, и небо принимает дракона в своё дыхание, как исконную частицу собственной сущности — а волокуши висят в небе, как нелепые курицы, каждый взмах крыльев даётся с явным усилием, и кажется, небо пытается стряхнуть с себя этих нелепых пернатых созданий, которые поднялись ввысь не иначе как по недоразумению.
На поляне замерли котули, смотрели на дозорных широко распахнутыми глазами, едва заметно подёргивали хвостами и поводили головами вверх-вниз, вслед за движениями волокуш в воздухе.
Илидор заставил себя отвести взгляд от дозорных и снова обернулся к Нити. Она смотрела в небо, приоткрыв рот и прижимая к груди крепко стиснутые ладошки, на шее её быстро-быстро дёргалась жилка, крылья трепетали за спиной. Сейчас, когда Илидор перевёл взгляд с дозорных на Нить, он понял, почему пожилая волокуша называла Нить «грузножопой». Она не имела в виду, что Нить тяжёлая сама по себе — разумеется, нет, в ней едва ли будет семь стунов веса — раза в полтора меньше, чем в Илидоре, а ведь драконий лекарь из Донкернаса встречал Илидора не иначе как словами «Опять все рёбра наперечёт!». Но Нить тяжела для своих маленьких крыльев. Дозорные ниже её, наверное, на полголовы, а крылья их заметно крупнее. Если дозорные волокуши, пожалуй, могли бы обернуться в крылья, как в кокон, то крылышек Нити хватило бы разве лишь на то, чтобы изобразить куцый плащ. И если уж полёт большекрылых волокуш выглядит опасным и неловким, как барахтанье куриц, то Нить…
Нить бесконечно любит небо, но не может летать.
Она любит небо отчаянно и безответно, и у неё есть крылья — но это крылья-издёвка, которые только напоминают юной волокуше, что природа не дала ей возможности взлететь, упасть в небо, как в воду.
У Илидора от ужаса поднялась дыбом чешуя на затылке, несуществующая в человеческой ипостаси. Он-то, во всяком случае, мог взлететь, даже если сейчас выбирал этого не делать. А если
— Что и говорить, — сухо обронила юная волокуша, отводя взгляд от парящих в небе сородичей. — Дозорные возвышенны. Даже мысли их розами пахнут. Куда уж нам, недокрылым.
Острые плечи опустились, словно повторяя печальный излом рта. Илидор стоял рядом с Нитью и не знал, что сказать, что сделать, как утешить её, да и возможно ли это. И нужно ли это. Промелькнула привычная мысль — напеть успокоительно-воодушевляющий мотивчик — и тут же умчалась, оставив на языке привкус горечи. Дракон сейчас сам не волен взлететь, он сам сейчас в полнейшей мере разделяет чувство волокуши — тоску по небу, жадно-неизбывную, до постоянной тянущей боли в груди, которая становится то почти незаметной, то почти уже привычной, а потом вдруг раздувается в такой огромный жгучий шар, когда приходится видеть, как в небо падает кто-то другой.
Помог бы сейчас Илидору воодушевительный мотивчик? Какое, в кочергу, можно испытывать воодушевление, когда видишь, как твоя мечта сбывается у других?
От тоски по небу нельзя отделаться, нельзя избавиться, нельзя усилием воли перестать её чувствовать. Ведь никто не выбирает свою одержимость.
И тут, совершенно не к месту, Илидор подумал, что Йеруш Найло пойдёт в глубины леса искать живую воду, даже если его это убьёт. Йеруш Найло пойдёт в глубины леса, даже если будет точно знать, что его это убьёт, потому что у него тоже нет возможности перестать быть одержимым.
Никто не выбирает свою одержимость. Выбирают лишь путь, чтобы следовать за ней. А у Йеруша сейчас нет другого пути к своей одержимости, кроме дороги к источнику. Можно сказать, он призван на эту дорогу.
Даже если её не существует.
— Разницы нет, это Матушка Синь говорит, — словно через силу проговорила вдруг юная волокуша.
Теперь она стояла, глядя в землю, обхватив ладонями плечи, и бессознательно трепала перья на правом крыле.
— Нет разницы, летала ты или нет. Так Матушка Синь говорит, — повторила Нить. — Когда дозорные летают — это короткое время, малое время, десять месяцев, двадцать. Потом дозорный совсем взрослым делается, тяжёлым становится. Каждый взрослый не может летать. Все взрослые на земле, никто не в небе. Матушка Синь говорит: если ты завтра окажешься на земле — что за разница сегодня, летаешь ты или нет. Нет разницы — никогда не иметь или иметь и потерять.
Маленькое лицо волокуши сморщилось.
— Матушка Синь так говорит. У меня в голове её слова царапаются. В мою голову её слова не ложатся, не хотят. Только я понять не могу почему. Какая в её словах неправильность? Ведь это правдивые слова.
Илидор нахмурился — он был согласен, что слова неправильные, хотя тоже сходу не понял, почему они ему не понравились. Но дракону потребовалось гораздо меньше времени, чтобы найти эту неправильность, которую никак не могла поймать за хвост юная волокуша.
— Всё, что ты делаешь, делает тебя, — сказал он.
Нить вскинула голову, уставилась на дракона с какой-то жадной, отчаянной надеждой. Медленно кивнула, ожидая продолжения, прося продолжения, хотя Илидор был уверен, что сказал достаточно. Но она ждала. Быть может, не могла сама потянуть за хвост единственную фразу и размотать из неё клубок смыслов. А может быть, она размотала смыслы, но ей было важно, чтобы ещё и кто-то другой облёк эти смыслы в слова, сделал весомыми и зримыми, проговорил всё то, чего юная волокуша не посмела бы сказать Матушке Сини в лицо.