Дракон выбирает судьбу
Шрифт:
Он поднес руку ко рту, запрокинул голову к веселому летнему небу, словно хотел увидеть в летней синеве своего улетающего ангела – увидеть и остановить.
На второй фотографии Сальцхофф обнимал Джемму – дружеский жест выглядел так, словно он ее присваивал. И прикосновение губами к виску было вполне невинным и дружеским, но у Гилберта шевельнулся огонь в груди, ища выхода. Как этот человек вообще осмелился дотронуться до Джеммы? Танцевать с ней, быть рядом, целовать, дышать одним воздухом?
Третий снимок – Джемма садится
Гилберт скользнул пальцами по шее, по следу, оставленному Сибиллой, и вдруг почувствовал себя беспомощным и маленьким. Ему хотелось докричаться до того, кто может все исправить – и он не знал, кого позвать, к кому прильнуть, умоляя, чтобы все сделалось, как раньше, чтобы не было ни минувшей ночи, ни этих фотографий.
Ладно. Не стоило медлить – чем быстрей все выяснится, тем лучше. Смяв фотографии, Гилберт сунул их в карман пиджака, швырнул конверт Клайву и приказал:
– Узнайте, кто притащил эту дрянь.
Клайв растерянно прижал конверт к груди и спросил:
– Фро Сомерсет, а как же совещание?
Гилберт не ответил.
Служба Андреа Сальцхоффа по связям с общественностью выглядела подчеркнуто скромно: всего три кабинета в одном из недорогих офисных зданий, которому далеко было до роскоши драконьих башен. Возле лифта собралась толпа народу – в это время кто-то шел с обеда, кто-то на обед; Гилберт махнул рукой и свернул к лестнице. Появился соблазн перекинуться и влететь в нужное окно в драконьем облике, но он передумал. Здание старое, не дай Бог, вспыхнет.
“Я еще могу все исправить”, – думал он и не знал, что именно собирается исправлять. Все в нем пришло в движение, озноб сменялся жаром, и чей-то насмешливый голос звучал в ушах с липкой вкрадчивостью, повторяя: “Все плохо, очень плохо”.
Он опомнился возле приоткрытой двери, когда услышал голос Джеммы, усталый и надтреснутый:
– …и организуем большое интервью в “Ежедневном зеркале”. Обязательно – про студенческий бунт в Кавентоне. Обязательно – про письма с угрозами. Обязательно – про работу фонда.
Гилберт вошел в офис, такой же чистый и скромный, как и все здание. Обстановка была сдержанной, почти убогой. На столе, рядом с которым сейчас стояла Джемма, разместился телефон и старенькая печатная машинка, лежали какие-то книги, стопки бумаг, листки с пометками – как видно, Джемма энергично взялась за дело.
Она выглядела осунувшейся, почти больной. Волосы были заплетены в косу, небрежно переброшенную через плечо, платья, которое было чуть велико, Гилберт никогда не видел. Заметив, что он вошел, Джемма сразу же окаменела лицом – передала исписанный листок своей собеседнице в темно-синем костюме, которая,
– Джемма, – прошептал он, подойдя. – Джемма, что случилось? Почему ты съехала?
Девочка в темно-синем бесшумно скрылась за дверью. Из соседнего кабинета тянуло хорошим табаком, и доносились мягкие упругие шаги, словно там двигался тигр. Джемма смотрела так, словно не узнавала его – от этого в горле Гилберта начинал шевелиться огонь.
– То есть, ты вчера занимался любовью с этой певицей, – сказала она, присев на край стола, – и спрашиваешь, почему я съехала?
Слова казались пощечинами, которые Джемма ему закатила – да хоть бы она и правда ударила его, было бы легче.
– Что ты такое говоришь? – пробормотал Гилберт, отчаянно пытаясь найти в темной яме минувшего дня хоть какую-нибудь зацепку, хоть самое крошечное воспоминание. Нет, ничего. Пустота. – Это невозможно. Этого не было.
“Было, – язвительно произнес внутренний голос. – У тебя засосы и помада на шее и на члене. Все это было, и Джемма стала свидетельницей”.
В глазах Джеммы блеснула влага. Лицо едва заметно дрогнуло. “Мне больно! – почти кричала она, – мне больно, Гил, как же мне больно!”
– Я это видела, – глухо откликнулась она. – Тебя со спущенными штанами и ее под тобой. Без белья. Гил, я… я не понимаю, за что.
– Я никогда бы так с тобой не поступил, – сказал Гилберт, вложив в эти слова всю честность, которая только была в нем, и зная, что уже ничего не сможет ни изменить, ни исправить. – Я выбрал тебя, ты моя пара, мне никто больше не нужен, Джемма.
Она отвернулась. Шаги за соседней дверью остановились. Гилберт чувствовал, как весь его внутренний огонь закручивается в бело-рыжую спираль, стремясь вырваться.
– Поэтому у тебя до сих пор ее помада на шее.
Лучше бы она закричала. Лучше бы ударила его этой подставкой для карандашей, лучше бы разбила телефон о его голову – только бы не говорила так. Мраморный ангел не улетел, он умер.
– Я не знаю, что произошло, – прошептал Гилберт. – Скорее всего, меня чем-то опоили, я ничего не помню. Но я никогда бы не изменил тебе, Джемма.
Дверь приоткрылась – выглянул Сальцхофф и спокойным, очень дружеским тоном спросил:
– Джейм, все готово?
Плечи стали ныть – усилием воли спутав крылья, которые начали разворачиваться будто бы сами по себе, Гилберт обернулся к Сальцхоффу. Она для него уже Джейм, ну конечно. Джемма смахнула слезу, кивнула, подгребая к себе какие-то бумаги со стола.
– Все готово, да, – сказала она, и Гилберт рыкнул:
– Свали, не мешай.
Сальцхофф, разумеется, не свалил – задумчиво мазнул пальцем по кончику носа и произнес:
– У нас эфир у Падди Кейвиварна через три часа. Дорогой мой спонсор, давай, ты решишь вопросы своей глупости в какой-нибудь другой день?