Дракон
Шрифт:
Честно говоря, я не могла заставить себя переживать по этому поводу. Пока что нет.
Скорее, я бы посмотрела, как она попытается это сделать.
Лёжа там и глядя в бежевый потолок, я осознала, что мне нужен душ.
Чёртов душ нужен мне даже больше — а может, более срочно — чем мне нужно было полежать без движения.
Застонав, я отодрала себя от покрывала и вздрогнула, когда перенесла вес на ногу, которую Дракон заклеймил своим стеклянным ножом.
Это было вчера? Или позавчера?
Я попыталась вспомнить.
Сделав это, я
Похромав к двери, я наклонилась, чтобы расстегнуть свои органические антигравитационные ботинки, попыталась скинуть их и едва не вписалась лицом в дверь, потому что споткнулась. После нескольких попыток с каждым ботинком я всё же справилась. Стягивая носки, я тоже вздрагивала, и не только потому, что они пахли откровенно отвратительно.
Я начинала думать, что, возможно, придется сжечь всё, во что я была одета, как только мне удастся стащить это со своего тела.
Бросив носки на пол возле ботинок, я расстегнула ремни, удерживавшие бронежилет. Я поочередно дёргала их пряжки пальцами, которые внезапно сделались как никогда слабыми. Я осознала, что мне хочется плакать. Мой свет до сих пор ощущался совершенно раздолбанным.
Мой мозг не сгенерировал ни единой внятной мысли с тех пор, как мы покинули самолёт. Я наконец-то разжала стальную хватку на своём свете, как только мы опустились на взлетно-посадочную полосу в Лэнгли.
Теперь я чувствовала себя как зомби. Хнычущий зомби, у которого всё болело.
Я едва могла осмыслить свою одежду.
Не знаю, как долго я простояла там, возясь со всеми пуговками, молниями и разными застёжками. Кажется, ушла целая вечность на то, чтобы всё снять.
Затем, глядя на кучу одежды на тёмно-коричневом ковре, я осознала, что разделась не в том месте. Мне всё ещё надо было пройти по коридору до душа, который был общественным, как в армейской казарме.
Я решила, что мне пофиг. Вообще пофиг.
Я задержалась ровно настолько, чтобы достать полотенце из шкафа, но я сжимала его одной рукой, чтобы оно не соприкасалось с моим грязным телом. Держа его несколько в стороне от себя, я сделала глубокий вдох и открыла дверь в коридор.
Я не потрудилась оглянуться по сторонам и посмотреть, нет ли кого поблизости. Тем не менее, я испытала облегчение, когда не услышала никого в коридоре, а также не увидела и не услышала никого в душе. Если так подумать, я вообще не уверена, что видела кого-то на этом этаже бараков.
Может, они решили отдать весь этот этаж мне. Не сказать, чтобы мы испытывали нехватку свободного места.
Я напомнила себе, насколько хуже всё могло быть.
Каким-то образом мы умудрились не потерять ни одного разведчика в этом бардаке. В данный момент я почти не могла мыслить связно от облегчения, вызванного одним лишь этим фактом.
Я была благодарна даже за то, что мы не потеряли Кэт, а это кое-что да значит.
Добравшись до открытой душевой зоны, я вознесла мысленную молитву за горячую воду и повесила полотенце на низенькую кафельную перегородку возле одной из трех душевых леек. Повернув вентиль с пометкой «горячая», я едва не застонала, когда труба задребезжала, и ничего не полилось… но через несколько секунд раздался какой-то хрипящий звук, и вода с фырканьем брызнула из лейки.
Через несколько секунд появился напор.
Потом струи начали теплеть.
В этот раз я чуть не застонала уже по другой причине.
Сунув голову под всё сильнее нагревавшуюся воду, я наконец признала поражение и открыла холодный кран, хотя бы чтобы не обвариться. Ожоги третьей степени определенно приглушат часть блаженства от горячей воды, а моя нога уже начинала ныть под повязкой.
Не знаю, как долго я стояла там, вздыхая под размеренными струями.
Горячая вода не заканчивалась, и это всё, о чём я заботилась.
Выудив обмылок из мыльницы в соседней душевой кабинке (при этом вытянувшись так, чтобы по большей части оставаться под горячими струями), я намылилась как смогла, позволив себе один раз тоскливо подумать о шампуне.
В данный момент я была бы рада даже жидкости для мытья посуды.
Я всё ещё стояла там, когда какая-то часть моего света отключилась.
Это пришло из ниоткуда… может, просто потому, что я так вымоталась.
А может, потому что он думал обо мне. Или потому, что наш свет был таким чертовски связанным, что он ничего не мог поделать. Может, как всегда, время оказалось совершенно неудачным. Казалось, мы всегда знали, когда и как сделать так, чтобы причинить друг другу наиболее сильную боль, поскольку мы наиболее уязвимы перед светом друг друга.
В любом случае, я ощутила ошеломляющее облако его боли… и достаточное количество света, чтобы понять — он трахался.
Он трахался и говорил, может, терял контроль, хотя я не могла понять, знала ли его та, кто рядом, достаточно хорошо, чтобы понимать происходящее.
Он ощущался одиноким. Его одиночество затопляло меня, вызывая боль в сердце.
Он ощущался одиноким, подавленным…
Я чувствовала в этом так много эмоций и так много его самого, что едва выносила это в своём свете, и в то же время это заставляло меня устремиться к нему почти с отчаянием. В какой-то момент он осознал моё присутствие. Я почувствовала, как его одиночество ухудшилось — та часть его, что сейчас оставалась сознательной и в какой-то мере была до сих пор со мной.
Боль в его свете сделалась невыносимой, и я уже не могла это терпеть.
Я издала слабый крик, утратив ощущение комнаты вокруг. Белый кафель, вода, мигающие флуоресцентные лампы над головой — всё почернело.
В какой-то момент я услышала слова.
«Это наша годовщина. Это наша годовщина, детка. Одна из них… первая».
Вместе с тем пришли образы.
Мы вдвоём проснулись в Сиэтле. Он обвивал меня руками в те первые разы, когда приходил в сознание. В его сердце и свете было столько жара, что он едва мог это вынести.