Драконы
Шрифт:
А потом кожа на брюхе чудовища раскрылась, словно чудовищный цветок, словно пожар, пробившийся сквозь крышу дома. Представьте себе проглоченную птицу, рыбу или четвероногую тварь, добавьте огонь, магию и громадные размеры желудка, а затем представьте себе, что из костра, из-за стены огня, из лужи драконьего желудочного сока, из дыма от его тлеющих угольев к вам шагает маленькая спокойная женщина.
При виде ее Капитана охватил еще больший ужас, чем после прыжков ящерицы.
— Нет! — прошептал он мне в ухо, но я отстранилась; меня наполняло ликование, я едва не кричала от радости.
Женщина сошла с подыхавшего чудовища, встала на лоскут его шкуры, похожий на ужасный обугленный ковер, и за спиной у нее раздавался последний хрип дракона.
— Господин! — сказала она, обращаясь
Капитан, стоявший у меня за спиной, куда-то исчез; его место заняли другие люди, они теснили меня вперед, уставившись вниз, и пораженно разглядывали останки чудовища, горделивую женщину, бросавшую вызов Королю, тлеющий столб, охваченное пламенем колесо, мертвое тело обожженного стражника в яме.
А затем я увидела отца внизу лестницы; он протиснулся сквозь толпу, вытащил меч.
— Я избавлю вас от нее, ваше величество! — крикнул он.
Он широкими шагами направился к женщине; она смотрела, как он приближается, не двигаясь, без страха, словно мать на неразумного ребенка. Я была так уверена в том, что он будет унижен, потерпит поражение, а она победит, что в полном спокойствии ждала, когда он ударит ее. Меч разрубил ее позвоночник, и она упала, обливаясь кровью, хлеставшей из шеи; сердце ее еще билось, не зная, что голова отрублена; оно сокращалось и качало ярко-красную кровь на обугленную шкуру дракона, но ручей становился все слабее и наконец прекратил течь. Отец некоторое время стоял над телом; мы все стояли над ней, внимательно разглядывая ее, как разглядывал дракон, перед тем как ее съесть.
Но она просто умерла, эта пастушка, она была мертва; ее чудеса закончились.
Я вскрикнула пронзительно и громко, и крик мой разнесся по огромному помещению, полетел к дымящимся потолочным балкам. Кто-то схватил меня, чтобы я не свалилась вниз, перевесившись через перила слишком сильно, чтобы я не поползла к отцу и не разбила себе голову о камни у него на глазах.
— Она рехнулась, — произнес кто-то. — Нельзя было позволять ей смотреть на это — она лишилась рассудка от ужаса.
Но нет, рассудок мой был ясен, я страдала от ужасной ясности мысли, от ужасного понимания происшедшего, от сознания того, что чудесная девушка ушла из этого мира, а я по-прежнему была заключена в нем вместе с моим любовником, моим нерожденным ребенком и ожидающей меня карой, с моим разгневанным отцом… А она была свободна, растворилась в своей вере, она была там, во славе среди своих богов и святых. Как же я завидовала ей! Неизведанная ярость охватила меня, гнев на отца и на нее, ужасное горе я испытывала оттого, что девушка, увиденная мной совсем недавно, такая чудесная, была так быстро отнята у меня.
Люди попытались помочь мне спуститься, но я отбивалась от них. Им пришлось связать меня и нести вниз на руках; они торопились, потому что крыша горела, и Король со своими приближенными уже покинул зал. Отец встретил меня внизу, взял меня на руки и перекинул через плечо, словно мертвое тело. Я отбивалась, обливаясь слезами, извивалась, пока мы бежали мимо раздутого тлеющего трупа дракона, из которого текли ручьи черной
Отец вынес меня наружу, в длинные тюремные коридоры, затем на улицу. Придворные, советники и солдаты бежали мимо нас, с криками, в толпу, в городской шум; вопли и топот заглушали мои крики, и никому не было дела до слез, струившихся из моих глаз на лоб и на кожаные доспехи Капитана и оставлявших на спине его длинные темные дорожки.
Элизабет Бир
ОРМ ПРЕКРАСНЫЙ [26]
Элизабет Бир родилась в Хартфорде, штат Коннектикут, в 1971 году, в тот же день, что Фродо и Бильбо Бэггинсы, но на много лет позже. Ее первый рассказ был опубликован в 1996 году, затем после десятилетнего перерыва вышли пятнадцать романов, два сборника и более пятидесяти рассказов. За трилогию «Дженни Кейси» («Jenny Casey») Бир получила премию журнала «Locus» в номинации «Лучший дебютный роман», а также стала лауреатом премии Джона Кэмпбелла как лучший молодой писатель-фантаст в 2005 году. Ее рассказ «Береговая линия» («Tideline») в 2008 году был удостоен премии «Хьюго» и премии Теодора Старджона, а повесть «Расцвет шогготов» («Shoggoths in Bloom») в 2009 году завоевала премию «Хьюго». Недавно вышли романы «Холод» («Chill»), «Окруженный горами» («By the Mountain Bound») и повесть «Существа из кости и самоцветов» («Bone & Jewel Creatures»).
26
Пер. О. Ратниковой
Орм Прекрасный пел во сне, пел для своих братьев и сестер, как поет само для себя море. Он не мог умереть. Но и жить так дальше тоже не мог.
Он спал на ложе из драгоценных камней и, услышав песнь своих предков, подумал, что ему все равно. Люди приближались; Орм Прекрасный чувствовал это нутром. Он подумал, что не будет сражаться с ними. Он решил просто запечатать гору — пусть они царапаются к нему снаружи как могут.
Он умрет здесь, в пещере-матери, и останется с Гармонией. Некому было наследовать ему, некому было занять место стража, а Орм Прекрасный был стар.
Поскольку он был последним стражем пещеры-матери, сокровищница его достигала гигантских размеров и переливалась всеми цветами радуги. Здесь были нефрит и лазурит — наследие Орма Изящного и Орма Блестящего, — и хризопразы, и бирюза, и полудрагоценный полевой шпат. Здесь было три потрескавшихся куска аметистовой трубки, массивные, как ствол дерева, и Орм Прекрасный старался не дышать на них огнем: от жара камни могли пожелтеть или стать серыми.
Ближе всего к нему покоилась груда бериллов — зеленых, как изумруды, зеленых, как яд, зеленых, как трава, — это были бренные останки его сестры, Орм Ослепительной. А за ней виднелось то, что осталось от ее супруга, Орма Великолепного, — угольно-черный лабрадор с серебристым и зеленым отливом. Песнь Великолепного, когда он умирал, была прекрасной и звучной, что было странно, если вспомнить, что перед превращением он сделался старой, едва ползающей громоздкой тушей.
Орм Прекрасный вытянул свою длинную шею среди великолепных останков родичей и задремал под их песни. Скоро он присоединится к ним, возвратится в мир согласия, где все они связаны множеством нитей. Сейчас их освещало только сияние, исходившее от него. Только его глаза помнили их блеск. И он тоже скоро потеряет способность светиться, и в пещере-матери воцарится тьма, и здесь будет звучать их музыка.
Он был светлым, самым светлым из своих родичей, бело-голубым, как снятое молоко, и таким же полупрозрачным. Однако, когда он выползал на свет, его чешуи переливались всеми цветами радуги — зеленым, синим и ярко-красным, таким ярким, что фигура его долго потом стояла перед глазами у человека.