Драма в конце истории
Шрифт:
Ощущение, что забываю дышать, вот-вот умру. Но дикая жажда жизни заставляет вскочить и отдышаться. Что за черт? Отчего это гнусное унижение? Из-за какого-то корпоратива, устроенного коллективом-хищником? Это же мое министерство, где начинал работать! Оказывается, во мне не заживает рана изгнания с работы! Ага, вот отчего было противно уютное журчание в туалетах!
Потрогал лоб. Эта голова, которая никому не служит, кроме себя. И оттого такая тоска. Как убрать невидимую стену между мной и миром? Физически чувствую что-то непреодолимое.
И — нервная усталость, с утра, словно не могу преодолеть что-то гнетущее, нависающее особенно ночью.
Встаю с постели, смотрю на себя в зеркало в ванной. Не люблю страдальческого выражения на слишком юном лице. Нелепый вид!
Делаю зарядку под невидимый голос новостей.
И вдруг поразился: о чем они говорят? Не понимаю страстей, которыми живут люди. Какие у них ценности, цели? Как будто улетел от человеческих ценностей в космос, и снова не знаю, кто я и что делать. Вижу сознание людей чем-то искусственным — не понимают, над какой темной бездной они строят свою хрупкую опору.
Во мне просыпается и следит независимый наблюдатель. И становится легко, перестает жечь чувство унижения. Вижу на краю галактики странных живых существ — разросшийся шевелящийся геном. Что это за живые существа, рожденные с одним маршрутом — из элементов, сгустившихся в гены, распустившиеся в кусты разнообразных особей для того, чтобы процвести и исчезнуть? Какой в этом смысл?
Мама уже приготовила мне привычный завтрак — овсянку и бутерброды к кофе.
Не замечая, сую в рот какое-то вещество, приготовленное для роста организма, с элементами космической таблицы Менделеева. С утра желудок наполняется с ощущением неудобства. Смотрю на чашку и ложку — из каких материалов залетевшей кометы они сделаны?
Проглотил таблетку от простуды, то есть вещество для исправления моей колонии генов.
Странно, взгляд стороннего наблюдателя во мне избавил от жгучего чувства оскорбления.
Мы молчим — о чем говорить? Знаем друг о друге все, и потому мне отрадно и скучно с ней.
3
Выхожу на работу в семь а. м. по мировому времени, в сыром сумраке. Иду через Нью-сити на окраину, к метро, чтобы попасть в нашу отчужденную зону.
Под бесстрастной зарей, словно входом в веющий холодом космос, полукружьем над заливом Нью-сити спасительно сияет огнями громадных зданий с кривыми поднимающимися и спадающими серебряными крышами, со светящимися органическими светодиодами рекламных баннеров в перекрестьях прожекторов. Вот, из Чайна-тауна вырос кокон земного шара, окруженный смиренными терракотовыми китайскими воинами; огромная фотография самоуправляемого мобильного модуля BMW в окружении традиционных львов с надписью на китайском «bao ma» — «драгоценный конь»; снующие анимационные японские «тарелки» — помесь авто и летающих машин. Дальше — в высоте реклама на английском «Самые тонкие нано-презервативы, натуральный эффект!» с бегущей в объятия друг другу и страстно сливающейся парой…
После подтопления городов Соединенных Штатов и ряда городов Европы, исчезновения островов Японии, — от таяния льдов Арктики мировые рынки наводнили Китай и страны Американского континента.
Над зданиями неслышно скользят «тарелки», принадлежащие корпорациям. Какой-то чудак летел с аппаратом за спиной, как вещмешком, наклонившись головой вперед, с нелепо болтающимися ногами.
Прохожу мимо самого высокого здания, огромного вертикального кристалла со сталактитами по бокам — Центра Универсального Искусственного Интеллекта (ЦУИИ), его хранилище информации превысило объем информации человеческих мозгов всего мира. Его автономные космические центры посылают на другие планеты андроидов и насекомообразных роботов, вобравших в себя все удивительные приспособления для выживания в живой природе, которые умеют видеть во всех цветах спектра, убегать от угрозы и общаться друг с другом, находить поставленную цель. Наша планета превращается в самоуправляемый компьютер, распространяя свою логистику в космос.
Блестят на солнце прозрачные аэрозольные [1] здания корпораций олигархов — «народного достояния»; супермаркеты с гламурными китайско-индийско-американскими чудесами товаров внутри, с тихой отрадной музыкой, уводящей в покой немыслимого изобилия; жилые здания, где расслабленные семьи погружены в нирвану удобств технического прогресса, не видя за окнами теней спешащих замкнутых в себе людей.
Невольно возникает мысль: что будет, когда космос пожрет это спасительное зарево?
1
Airglass — легкое воздушное стекло, теплозащитное и удерживающее огромные тяжести.
Но я смотрю на все это с предубеждением. Нет, меня там ждут, «ваше внимание для нас ценно!» Но противно в виду явного перевеса подозрительного интереса над подлинным радушием.
В свою «зону отчуждения» на окраине Нью-сити я еду на метро — оставшемся от прежних времен старинном непрестижном транспорте. Метро, дороги здесь до сих пор не в порядке, они потеряли былое значение с изобретением «тарелочного транспорта».
Бегом спускаюсь вниз по движущемуся эскалатору, глядя налево на поднимающихся вверх по эскалатору мелькающих людей, и кажется, шагаю семимильными шагами, прочь в неизвестность.
В вагоне хмурые люди, пожилые тетки сидят, задумчиво уставившись в себя, девчонки пляшут тонкими ногами, погруженные в наушники дисплеев. Меня поразила горделивой осанкой красавица напротив, под моим взглядом незаметно прикрывшая чудесные колени подолом плаща. В этом несоответствии открытых ног и длинного раскрытого плаща скрывается что-то глубоко женское и порочное.
Я углублен в себя, вижу себя началом и концом всего, где-то по краям мерцает иная жизнь. А в центре независимая гордячка, уверенная и знающая свою власть, — отрада, противостоящая холодной отчужденности серых людей. Я, единственный сам себе, смущенно-стеснительный и готовый на опрометчивое действие, отвожу глаза, прежде чем она посмотрит на меня. В ее гордой посадке головы, изящном движении руки есть что-то недосягаемо интеллигентное и порядочное, обещающее высшие наслаждения. Она беспокойно очнулась, смотрит мимо ровно.
Вся моя тоска исчезла в чем-то податливо счастливом, ушли чужие неуютные громады зданий. Я воображал ее, как она ищет меня и, увидев, широко открывает молящие глаза, а я пренебрежительно отворачиваюсь. И потом, на улице, снова встречаю ее молящие глаза, и снисхожу. Воображаю, как читаю ей мои дивные стихи, и они льются прямо в ее бездонные жаждущие глаза, и мы понимаем друг друга до каких-то невероятных глубин, и сливаемся в поцелуе.
Я не надеялся ни на что, у нее своя жизнь, и она была для меня мгновением душевного счастья, которое больше не повторится, но всегда буду помнить и тосковать о нем.