Дремучий случай

Бывают дни, когда кажется, что весь мир ополчился против тебя, и хуже уже быть просто-напросто не может… Будьте уверены, хуже может быть всегда…

У каждой истории есть свое начало и свой конец. Это начало моей истории…

Она началась не с каких-то грандиозных событий,

просто в один прекрасный (или скорее ужасный) день моя жизнь перевернулась с ног на голову и больше никогда не вставала на место.

А впрочем, было ли оно у меня, это место?

Мне было шестнадцать, я как раз оканчивал школу и строил неумелые планы на будущее. Многие люди живут сегодняшним днем, не думая о том, что будет с ними дальше, я же только мечтал о достойной жизни в дальнейшем, не думая, как живу сейчас.

Своего отца я не знал. Сначала мама говорила, что он умер, потом — что погиб при несчастном случае, еще позже — что его убили… Словом, версий было много. Когда я был от горшка два вершка, я, естественно, всему верил. И только годам к семи-восьми меня вдруг заинтересовал вопрос, почему мама и я носим фамилию ее родителей…

Лет в десять я окончательно убедился в том, что, как бы мать это не скрывала от меня, замужем она не была, а неизвестный мне тип, мой биологический папаша, бросил ее еще до моего рождения. Так что бог его знает, откуда появился я, Роман Николаевич Марусев, носящий материну девичью фамилию и получивший отчество от имени ее же отца.

Мама вышла замуж, когда мне исполнилось одиннадцать. Она встретила хорошего мужчину, честное слово, хорошего. Хорошего, доброго и заботливого. Просто так уж вышло, что мы с ним возненавидели друг друга с первого дня знакомства. Я был довеском к матери, которую он безумно любил, а потому был вынужден терпеть и меня. За что его возненавидел я? По правде говоря, понятия не имею, может, за то, что он пытался мной командовать, а может, только за то, что это он не любил меня.

Мы не переносили друг друга, но оба любили маму, а потому вынужденно терпели и пытались не скандалить в ее присутствии. Да и какое я право имел лезть в личную жизнь моей матери? Это, я помню, однажды объяснила мне бабушка, сам я, наверное, не додумался и окончательно испортил бы маме жизнь. А так я скрипел зубами, но ни во что не вмешивался, только устраивал протесты, когда Вадим, так звали моего отчима, начинал изображать из себя отца и пытался учить меня уму-разуму.

Так прошло три года их довольно-таки счастливой семейной жизни.

А потом мамы не стало.

Попала в автомобильную аварию, пьяный водитель КАМАЗа смял ее иномарку, не оставив никакого шанса. Его нашли и дали срок, только это уже ничего не могло изменить.

В четырнадцать я остался с ненавистным отчимом и бабушкой, живущей в пригороде, довольно далеко от нас. Надо отдать Вадиму должное, он меня не бросил, правда, швырнул в лицо несколько колких фраз, что, мол, это только ради светлой маминой памяти, и, будь его воля, он бы давно выставил меня из дома.

После таких его заявлений мне на самом деле хотелось уйти, хлопнуть дверью и послать его ко всем чертям. Но потом ярость и обида проходили, и я понимал, что уйти-то я уйду, вот только куда? Дать гордости волю, а потом умереть в холодной подворотне? Кому я нужен? В конце концов, Вадим ведь не отправил меня в детский дом, хотя, я знал, ему очень этого хотелось. Он даже поначалу давал мне деньги, вернее пытался давать. Я не брал — рука не поднималась. Да, вот такой вот у меня характер, мне пытаются помочь, а я упираюсь в свою дурацкую гордость, отчего хуже становится не кому-то, а только мне самому. Но я не хотел, чтобы мои проблемами стали проблемами Вадима. Я жил с ним в одной квартире и иногда ел то, что находил в холодильнике, хотя там редко можно было что-либо найти. После смерти моей матери меню Вадима очень скоро стало однообразным: завтрак — пиво и сигареты, обед — пиво и сигареты, ужин — водка, иногда спирт.

Сначала я искал честные заработки: мыл машины и расклеивал объявления, потом сообразил, что можно прикладывать меньше труда и получать больше денег. Я связался с так называемой 'дурной' компанией, которой порядочные люди сторонились. И не они меня затащили в свою банду, как раз наоборот, я намеренно вошел в их круг, и поверьте, мальчику из приличной семьи это сделать было не просто. Но, как я уже говорил, характер у меня упрямый. И за полтора года я стал своим среди них, сначала добился уважения, а потом стал человеком, к которому не только прислушиваются, а которого СЛУШАЮТСЯ. Даже не знаю, как так вышло, но за какие-то полтора-два года из послушного глубоко положительного мальчика я стал одним из тех, кого раньше сам опасался и не хотел бы встретиться лицом к лицу на темной улице. Однако, как ни странно, учиться я не бросил, прогуливал периодически, но не бросил. Мама хотела, чтобы я учился, и я дал себе слово, что школу я окончу, все одиннадцать классов. А потом — собрать деньги на высшее образование и пойти учиться, и пусть говорят, что высшие учебные заведения не для таких, каким стал я, мама хотела, чтобы я учился, получил образование и нашел приличную работу.

Тот день начался как самый обычный мой день. С утра я пошвырял книжки в сумку и собрался в школу, пока Вадим еще спал. В прихожей, как всегда, валялись пустые бутылки. Вау, меню, кажется, слегка изменили — на полу обнаружилась посуда из-под коньяка. Впрочем, меня это мало волновало. Я еле разлепил глаза, потому что совершенно не выспался: сегодня ночью мы обчистили две машины, а потом еще долго разбирались с заказчиками, так что проспал я от силы часа три. С трудом волоча ноги, я добрался до зеркала и только поморщился, разглядев свое отражение: глаза, которые обычно были ярко-голубыми, сейчас выглядели ну совершенно мутными, лицо — не выспавшееся, а потому помятое, да еще и отросшая челка моих светлых волос падала на глаза, что придавало мне совсем уж бандитский вид. Ладно, хоть кровоподтек на скуле прошел, а то мной в последние дни можно было только слабонервных пугать. Вот так, пообщаешься с наркоманами, и сам на них похож станешь, хотя, кроме обычных сигарет, ни к какой дряни я пристрастия не имел. Ну, пробовал пару раз, но втянуться не успел, да и жить как-то больше охота, чем забыться под кайфом.

Противные шесть уроков еле пережил, несколько раз чуть не уснул, растекшись по парте лужицей, но я упрямо держался, даже что-то ответил на истории, хотя совершенно не готовился, а только полистал учебник в автобусе. 'Умная голова дураку досталась, — прокомментировала мой ответ учительница. — Видишь же, Марусев, можешь, когда хочешь'. Я только пожал плечами. Что я мог сказать? Она была неправа. Я не хотел. Параграф из учебника я прочел только потому, что побоялся уснуть в автобусе и проспать свою остановку.

Наконец, уроки закончились, и я с чувством выполненного долга собрался домой, чтобы отоспаться как следует, но не тут то было. Саня Мохов по кличке Мох, мой одноклассник и по совместительству член той же банды, махнул мне головой, молча спрашивая: 'Идешь?'

— Спать хочу, — ответил я. — Домой поеду.

Мох взвалил рюкзак на плечо и подошел ближе.

— А что так? — удивился он.

— Не выспался, не ясно? — огрызнулся я. Терпеть не могу, когда от меня требуют отчетности. Все равно никто сейчас никаких деталей не заказывал, нет смысла идти на дело, если не уверен, что избавишься от товара, не оставив следов. — Скажи нашим, что на два дня беру тайм-аут, сегодня-завтра меня не трогайте.