Дремучий случай
Шрифт:
Я поджал губы.
— Всеобъемлющей, значит, — пробормотал я. Это слово мне не понравилось, слишком пафосное.
Старик продолжал:
— А второй пример вообще не имеет под собой почвы.
— Это почему? — обиделся я, мне вот, наоборот, пример про президента, раздавленного грузовиком, пришелся по душе.
— А потому, что если тебе суждено стать кем-то, а ты еще не стал, то хоть под поезд ложись, тогда состав с рельс скорее сойдет, а ты не умрешь… Пока не исполнил свое предназначение, разумеется, — добавил он.
— Но ведь некоторые в жизни так ничего и не добиваются, — я представил себя, потому как свое собственное существование с какими-либо стоящими деяниями у меня точно не ассоциировалось.
— Это тебе только кажется, — тут же опровергли мою точку зрения. — Предназначение ведь не всегда значительно и видимо глазу. Кто-то рождается, чтобы просто на паука наступить, а не раздавил бы он его, тот паук взял бы и цапнул кого-то другого и так далее. Можно до ста лет дожить, а своего предназначения так и не выполнить. А будет тебе сотня лет, будешь ты идти по пешеходному переходу, подбросишь камень на дороге, он на обочину откатится. Думаешь, пустяк? Как бы ни так. Из-за этого камня авария бы случилась, а так автомобиль мимо проедет.
— Ну-ну, — хмыкнул я, — проедет, по мне столетнему и проедет.
— Не без этого, — очень серьезно кивнул мой лектор, — очень может быть, и проедет, потому как после выполнения загаданного человек уже не живет, для бытия он теряет ценность, смерть не заставит себя долго ждать.
Он был настолько серьезен, что я поежился.
— Дремучий случай, живешь ты, живешь, комара прихлопнешь — и хана тебе, приехали?
Старик кивнул.
Я замолчал.
— А ты, кажись, загрустил, — Прохорович опять перешел на простонародную речь. — Ты не расстраивайся, что на роду написано, с тем и жить будешь, никто из нас ничего с этим сделать не в силах. Вот мне уже семьдесят восемь стукнуло, а, видать, так и не пнул я тот камешек…
Вид у него был такой, будто его это не устраивает.
— Вам жить надоело? — не понял я.
— Маленький ты еще, — старик вздохнул, но упрека в его словах не было, — жить никогда не надоедает, какая бы эта жизнь сложная и заковыристая ни была бы. Скажу тебе так: выполнив то, зачем родился, умирать не страшно.
'Это тебе не страшно!' — сам не знаю, почему я вдруг так разозлился, вслух я уже ничего комментировать не стал. Я два дня назад чуть не умер, и теперь мне было дремучий случай как страшно. Не боятся только дураки, и в этом своем страхе мне было не стыдно признаться.
Все. Разговор закончен. Мне больше не хотелось разговаривать. Не хочу про судьбу слушать. Не верю я в нее! Потому что если верить, повеситься можно.
Где-то в глубине души затаилось сомнение. А что если попытаться повеситься в тот момент, когда судьба еще не считает, что ты сделал должное? Веревка оборвется? Вены резать — рука дрогнет?
Впрочем, желания проверять эту теорию у меня не появилось.
И я демонстративно закрыл глаза, будто уснул.
— Бог с тобой, — прокомментировал Прохорович и встал. — Отдыхай, — он снова завозился возле плиты.
Как же, со мной…
Будь он со мной, жизнь моя бы по-другому сложилась.
Теперь я окончательно обиделся на своего спасителя. Разговоры про судьбу я еще мог перенести, а вот про веру и бога — увольте. Где этот бог был, когда моя мать умирала? Что же, интересно, она в тот миг такого важного сделала, что в ее машину сразу же врезался 'КАМАЗ'?
Если судьба и вправду существует, то она чертовски несправедлива.
Так прошло еще три дня. Силы возвращались. На койке я уже сидел легко, двигался, вроде, тоже, так, побаливало кое-где, но терпеть было можно, рана от ножа затягивалась. А вот когда вставал, голова кружилась безбожно, и я тут же терял сознание.
Со стариком мы больше не разговаривали. Ну, то есть, не молчали, как рыбы, а просто не вступали в дискуссии, он что-то спрашивал по делу, я отвечал, и он так же. Ничего лишнего, никаких споров и никаких рассуждений. Меня это устраивало, его, казалось, тоже. Больше непонятный синдром болтливости на меня не нападал.
Эти три дня мне было чем заняться. Рядом с тем местом, где меня бросили мои несостоявшиеся убийцы, Прохорович нашел мой рюкзак и принес в избушку. Когда мои вещи швырнули в сторону, рюкзак упал на камень и ноутбук разбился: две здоровенные трещины поперек экрана — это только внешние повреждения. Включаться он еще включался, но то и дело гас и периодически не выполнял команды. Короче говоря, технике точно пришел полный капут. Интересно, что мой ноут такого сделал, что смерть не заставила себя долго ждать?
Что ж, во всяком случае, теперь мне было чем заняться.
Я разобрал свою умную машинку и без зазрения совести копался в ее содержимом, кое-что я наладил, но зависать комп не переставал, и я понял, что великого мастера-чинителя из меня не выйдет. Впрочем, нет худа без добра, ноутбук прослужил мне уже несколько лет и вполне заслужил достойную смерть.
В тот вечер Прохоровича не было, кто его знает, куда его унесло. Скорее всего опять ушел собирать бутылки.
Я чувствовал себя неуютно. Было ощущение, что меня что-то гложет, но я не мог понять что. Дурное предчувствие, если это можно было так назвать.
В какой-то момент, закончив возиться с ноутбуком, я понял, что мой мочевой пузырь зовет прогуляться. Дремучий случай, почему все всегда так не вовремя! Один я на улицу не выползу, штормит как-никак. И что дальше?
Промучившись с полчаса и убедившись, что старик не собирается возвращаться, я решился на героический поступок — встать. Спустил ноги с койки, глубоко вздохнул и поднялся. Сначала схватился за перевязанный порез, потом выпрямился и тут же еле успел ухватиться за вешалку на стене, благо, меня качнуло не носом вниз, а в сторону. Так, кое-как передвигая ноги, я добрался до двери, в прямом смысле по стенке. Голова кружилась так, как на карусели, а перед глазами то и дело мелькали звездочки и цветные пятна, похожие то ли на медуз, то ли на амеб. В и без того больной голове в ответ на ассоциацию немедленно заиграла песенка: 'Мы веселые медузы, мы похожи на арбузы…' Да уж, какие еще арбузы? Совсем крыша едет.
Я, наконец, добрался до двери, взялся за ручку, а воображение уже выдавало: 'Мы веселые амебы, мы похожи на сугробы'.
И вот я выбрался на улицу. Ух! Свобода! Пожалуй, это было самое долгое двухметровое путешествие в моей жизни.
Сделав свое дело и, кое-как не рухнув вниз, я отправился в обратный путь. Это только кажется, что преодолеть два метра — всего ничего, мне этот путь дался тяжело, а теперь еще предстояло добраться обратно.
Где запропастился этот Прохорович? Я готов был простить ему все существующие смертные грехи, только бы он дал руку и помог добраться до койки. А потом пусть хоть про судьбу, хоть про бога вещает, я буду все слушать и послушно кивать.