Дренг
Шрифт:
— И как бы мы все туда поместились? — возразил Кьяртан. — Да и нашу «Чайку» менять на рыбачье корыто? Нет уж, я лучше пешком.
— Парни, а как вообще та деревня называлась? — спросил Торбьерн. — Я сочиняю сагу, мне надо знать, где это происходило.
— Пёс его знает, — хмуро ответил Гуннстейн.
— Говенбург, — процедил Олаф.
— Дерьмоград, — произнёс Лейф.
— Да идите вы, — обиделся Торбьерн. — Я же серьёзно спрашиваю!
— А мы серьёзно отвечаем, — расхохотался Лейф. — Какая разница? Эти саксонские деревни все одинаковые.
— Ладно, попробую так, без названия, — нахмурился Торбьерн. — Слушайте.
— Давай в другой раз, Торбьерн? — попросил Олаф, но мой кузен его проигнорировал.
— Звон мечей кровавых! И звенящих копий! — нараспев начал декламировать Торбьерн, громко и с выражением. — Вот тут я не придумал, тут надо было название деревни… В сече жаркой славу! Добывали вои!
Стихи Торбьерна были не то что совсем паршивыми, скорее, посредственными, но почти все норманны скрывали усмешки и качали головами.
— Торбьерн, прекрати, во имя всех богов! — взмолился Лейф.
— Брат, зачем тебе в одной строчке «звон» и «звенящих»? — спросил я.
Кузен завис на несколько мгновений, поскрёб светлую бороду.
— Тебе не понять, ты всё равно никогда не разбирался в поэзии, Бранд, — произнёс он.
— Конечно, куда уж мне, — усмехнулся я. — Но в самом деле, давай пока без песен. Дома будем песни петь, не здесь.
Остальные викинги закивали, соглашаясь с моими словами, лишь бы избавиться от поэзии Торбьерна хоть на какое-то время.
— Верно, будешь тут петь, саксы нас услышат, — сказал Токи.
— И помрут со смеху от такой поэзии! — выпалил Олаф.
Взрыв хохота. Заржал даже вечно хмурый Хромунд, даже раненые, кривясь от боли, улыбались. Только Токи и Торбьерн залились румянцем, но в глазах у них всё равно плясали смешинки.
Иногда такие моменты жизненно необходимы, не только для сплочения коллектива, с этим у норманнов был полный порядок, но для того, чтобы не сойти с ума от постоянного напряжения и стресса. А стресса нам всем в последнее время досталось с лихвой.
Дорога постепенно превращалась в топкое месиво, идти становилось всё тяжелее, и я понял, что если бы не захваченные лошади, нас бы давным-давно догнали и схватили. О том, что здесь делают с пленными викингами, я старался не думать. Наверняка ничего хорошего.
Изредка встречались наведённые гати из скользких подгнивших брёвен, по бокам от которых разливалось настоящее болото, иногда тропа внезапно кончалась, чтобы найтись снова через несколько метров. Нам нужен был проводник, кто-то из местных жителей, и, желательно, не носящий фамилию Сусанин.
Вот только деревни, встречающиеся нам на пути, мы старались обойти стороной. Добычи у нас и так хватало, еда и фураж имелись в избытке, так что нам не было нужды грабить кого-то ещё, чтобы выжить. Хотя если судить по темпам, с которыми убывала провизия, уже через несколько дней нам придётся охотиться или грабить селян. Полторы дюжины взрослых мужиков и десяток лошадей жрали очень и очень много.
Мы шли весь оставшийся день почти без остановок, лишь дважды Гуннстейн по моему совету объявлял привал, чтобы пообедать и поужинать, но даже эти перерывы были короткими, как любовь за деньги. Костров не разводили, пищу не грели. Перекусить, оправиться, шагом марш дальше.
Викинги, само собой, тихо роптали, ворчали, но всерьёз никто не пытался оспаривать наши решения. Кетиль Стрела повёл бы нас точно так же, и в те редкие моменты, когда он приходил в сознание и Хромунд тихо рассказывал ему о происходящем, наш хёвдинг молча кивал, а значит, одобрял все действия Гуннстейна.
Впрочем, хёвдинг приходил в сознание всё реже и реже, у него началась лихорадка, и я не был уверен, что он дотянет до завтрашнего утра. Если бы не распоротые кишки, он, может, сумел бы выкарабкаться, но начавшееся воспаление не оставит ему никаких шансов.
Если бы Кетиль погиб в том бою, то командование «Чайкой» на себя принял бы его ближайший родич, Онунд, его племянник, но и сам Онунд теперь лежал в сырой земле, а снекка Кетиля покоилась на дне безымянной бухты. Так что мы теперь были командой без корабля и капитана, и вместе нас удерживали только родственные узы и необходимость выбраться из Англии.
И пока хёвдинг был жив, никто не возражал, что нами командует Гуннстейн, но как только Кетиль умрёт, что-то мне подсказывало, что за власть в нашей маленькой группе начнутся споры. Я уже ловил косые взгляды от некоторых членов команды за то, что нашёптываю Гуннстейну полезные советы. Как же, для них-то я по-прежнему был мальчишкой, простым балбесом Брандом, который впервые отправился в викинг, ничего не умея и не зная. И я, само собой, не хотел раньше времени раскрывать свои таланты, несвойственные юному деревенскому пареньку с необсохшим на губах молоком, но и выбора у меня не оставалось. Я не хотел, чтобы чьё-то мудрое руководство завело нас в какую-нибудь ещё более глубокую задницу.
Пока что наше положение казалось не таким уж скверным, каким могло бы быть. Пока мы живы — есть надежда, а как только погибнем — нам будет уже плевать. Такой настрой часто выручал меня раньше, даже в самые тёмные времена.
— Кто знает, далеко нам ещё шагать? — простонал Асмунд.
— Мерсия широка и просторна, — поучающим тоном, явно кого-то передразнивая, произнёс Лейф.
— Пару дней точно, — ответил Гуннстейн. — Можно было бы быстрее, но…
— Но вы не хотите проявить милосердие к хёвдингу и отправить его на встречу с Одином, — сплюнул Рагнвальд. — Если ты, Гуннстейн, боишься, я могу добить его сам. Как и остальных. Все они — славные воины, мои названые братья. Они станут достойными кандидатами в эйнхерьяр*.
— О, боги великие, — произнёс Торбьерн, демонстративно закатывая глаза. — Кончай строить из себя годи*.
— Смейся, скальд! А я посмеюсь над тобой, испившим мёда поэзии из-под орлиного хвоста! — сказал Рагнвальд.
Торбьерн насупился, положил широкую ладонь на топорище. Отваги моему кузену и в самом деле не занимать, вот только сейчас не время для склок в отряде. Я вышел вперёд, загораживая их друг от друга.
— Успокойся, брат, прибереги силы для местных, — сказал я. — И ты, Рагнвальд, тоже. Скоро нам всё равно придётся остановиться на ночлег. Сдаётся мне, наши друзья эту ночь не переживут и без твоего милосердия.