Древние чары и Синдбад
Шрифт:
– Гору железяк?! Приказал?! Да как ты… Маймуна поняла, что следует вмешаться, и вмешаться немедленно – иначе пути назад не будет, а взаимные упреки на повышенных тонах перейдут грань и нанесут болезненные раны душам ее мужа и дочери.
Потому она едва заметно повела рукой и… все стихло.
– А теперь выслушайте голос разума, о мои неразумные. Я лишила вас возможности говорить, дабы вы, наконец, начали думать. Тебе, дочь, следует успокоиться и все объяснить отцу. Тебе, муж, следует молча выслушать наше выросшее дитя и попытаться понять, что именно она говорит. Ни о сочувствии,
Амаль несколько раз утвердительно кивнула.
– Ну что ж, тогда говори. Но помни – спокойно и без истерик. Мы понимаем, что сейчас речь идет о самом для тебя важном. Но если ты опять сорвешься на крик, я лишу тебя голоса навсегда, и ты достанешься нашему гостю молчаливой и загадочной, как варварская статуя.
– Повинуюсь, матушка, – едва слышно проговорила Амаль.
Но Синдбад уже услышал решение. И пусть предстоял долгий разговор, но юный гигант уже успокоился – матушка Амали, строгая, если не суровая, свое слово уже сказала.
– Все началось с того дня, когда ты, о мой благородный и громогласный отец, привел Синдбада в наш дом. С тех пор мы встречались ежедневно, вели долгие беседы и поняли, что предназначены друг другу самой судьбой. У нас похожие вкусы, у нас похожие взгляды, мы видим мир так, словно у нас на двоих один разум. Вот поэтому я и прошу, о мой суровый отец, дозволения на то, чтобы назвать Синдбада, умного и умелого подобно тебе, своим супругом.
Маймуна усмехнулась – девочка решила подсластить пилюлю. Но увидела, что Амаль хочет продолжить, и превратилась в слух, дабы не дать дочери сказать лишнего.
– Ты спрашивал, отчего я выгнала в толчки юного Джидриса, которого ты предназначил мне в мужья. Я отвечу: ибо он никчемен, его дух слаб, а его внешность столь уныла, будто он уже переселился в мир иной. И даже если бы я не любила Синдбада, лучшего из мужчин, то и тогда бы не согласилась стать женой столь презренного существа. И сделала бы это не потому, что не люблю тебя, о мой суровый отец, а потому, что люблю и не хочу, чтобы ты мучился, видя мои муки. Ибо с таким мужем, как тот слизняк, ничего кроме мук мне бы не было уготовано…
Амаль выпрямилась. Синдбад едва заметно кивнул ей, подбадривая и утешая. Улыбнулась дочери и Маймуна – и одобряя, и утешая, и сочувствуя. Говоря по чести, сердце джиннии было неспокойно с самого начала этого разговора. Ведь в свое время она ни у кого ни на что разрешения не спрашивала. Ей и в голову не могло прийти спрашивать разрешения у Димирьята, царя джиннов, на то, чтобы назвать сумасбродного ифрита Дахнаша своим супругом.
Теперь пришел черед Дахнаша отвечать дочери.
– О мой супруг, – повернулась к мужу джинния, – сейчас я верну тебе дар речи, но прошу, чтобы слова твои были столь же спокойны и взвешены, как слова Амали. Более того, я умоляю тебя об этом. Ты преотлично знаешь, что в моих силах, – не заставляй твою супругу показывать все, на что она способна.
Лишь договорив это, Маймуна задалась вопросом: отчего ничему не удивляется Синдбад, отчего упоминание о заклинании безмолвия
«Наверное, у Амали хватило безрассудства рассказать любимому все как есть… Быть может, поэтому юный Синдбад был столь насторожен, когда входил вечером в наш дом…»
«Ты права, уважаемая, – услышала джинния безмолвный ответ юноши. – Твоя мудрая дочь рассказала мне все о своей семье. Более того, именно ей я обязан возможностью беседовать сейчас с тобой, пока твой уважаемый супруг, мой наниматель, собирается с силами…»
«И ты не испугался, мальчик? Должно быть, совсем непросто знать мужчине, что его жена ведьма?»
«Это лестно, уважаемая. Это внушает гордость… Если такая необыкновенная девушка, как Амаль, обратила внимание на меня, смиренного, значит, не так уж я никчемен… Значит, достоин жить с ней рядом и смогу радовать ее, воистину обремененную более чем удивительными способностями, умениями и родственниками…»
Маймуна не могла не порадоваться этим словам своего будущего зятя. Ибо мальчик-то оказался совсем не прост. Кроме умной головы и завидной внешности, ему, оказывается, дано было и мудрое сердце вкупе с недюжинным мужеством.
«Да будет так, мой мудрый зять… А теперь выслушаем же моего супруга…»
– О моя громогласная дочь, – начал Дахнаш. – О моя мудрая супруга, о мой ученик. Стыд гложет меня. Ибо я не смог сдержаться. Но этого мало – я возомнил, что могу принимать решения за всех, как это делают дети рода человеческого.
«Я не верю своим ушам…»
– …Но еще более стыд гложет меня из-за того, что я оказался во многом глупее, чем даже самый обычный кузнец из любой заброшенной деревни: я, не слушая своих любимых жены и дочери, возомнил, что управляю их жизнями, будто они подобны куску металла в моей кузне. Что я имею право распоряжаться судьбой самых дорогих для меня людей без их ведома. Более того, что, распоряжаясь, я могу не слушать их желаний так, словно они куклы или домашние любимцы. И нет за это мне прощения.
Маймуна понимала, что это лишь начало длинной речи. «Да что же это такое! Почему сейчас, когда настал самый прекрасный день для любого родителя, когда дитя избрало себе любимого, когда готово поделиться радостью с родителями, я должна, подобно суровому лазутчику, взвешивать каждое слово этих неразумных!..»
– Прости меня, моя супруга! Прости меня и ты, моя выросшая дочь. Пусть ваше с Синдбадом счастье длится столь же бесконечно, как наше с твоей мудрой матушкой!..
Синдбад громко и облегченно вздохнул.
– Об одном лишь прошу я, никчемный. Не приглашайте имама для совершения свадебного обряда. Не опускайтесь до того, чтобы просить помощи у Бога, в каком бы из обличий он ни выступал.
– И да будет так! – с заметным облегчением проговорила Маймуна.
Грозовая туча, еще мгновение назад висевшая над домом, превратилась в легчайшее облачко, незримо растаявшее в бездонной вышине небес. В первый раз за бесконечно долгие годы Маймуна поняла, что значит выражение «словно камень упал с души».