Древние чары и Синдбад
Шрифт:
Но, рассказывая, Хасиб внезапно понял, что появились и отличия. Теперь змеи более не были заняты лишь собой. Они, отрываясь, пусть всего на миг, от своих дел, все чаще вперяли в него немигающие и, кажется, испытующие взгляды. И ему, Хасибу, во сне недоставало сил, чтобы отвести взгляд. Более того, его эти странные взгляды змей не испугали. Он сейчас, раскрывая душу перед старухой Карой, понял, что его невыносимо испугал тот миг, когда прозвучали финальные слова и сон стал меркнуть. Сейчас Хасиб понял, что его испугало именно расставание, именно то, что он вновь оставался один.
–
Кара молчала, и было видно, что она никогда еще не слышала ничего подобного. Более того, почтенная женщина была изрядно перепугана.
Наконец она заговорила.
– Бедный мальчик, – голос ее сейчас особенно сильно напоминал воронье карканье. Только сейчас ворона, похоже, готова была сняться с места при первых звуках опасности. – Никогда я не слыхивала ничего подобного, никогда в одном сне одного человека не сливались все известные мне знаки смерти и вражды.
Хасиб молча пожал плечами. Он не пытался никому ничего доказывать, ведь он не выдумал свой давний кошмар. Он ничего не приукрасил – просто честно рассказал все, что видел и помнил.
Старуха раскурила коротенькую трубочку и задумчиво уставилась на свои руки. Пальцы ее двигались – она словно мысленно играла в какую-то игру, рассчитывая свои ходы и ходы противника. Хасиб ей не мешал, пытаясь размеренным дыханием, как показывал ему не так давно один из силачей, успокоить бешено бьющееся после воспоминаний сердце.
Наконец старуха заговорила:
– Увы, мой мальчик, я не знаю толкования… Одно могу сказать – то, что сон этот сопровождает тебя всю жизнь, говорит о том, что это твое предназначение. В чем оно состоит: в войне со змеями или в том, что некогда ты станешь их властителем и другом, еще неясно. Могу сказать, что эти создания будут тебя сопровождать до твоего последнего мига, до твоего смертного часа.
– О Аллах всесильный и всемилостивый, только не это!
– Малыш, не стоит пугаться предназначения. Его надо спокойно принять. Быть может, некогда ты станешь просто владельцем цирка, а в труппе появится заклинатель змей. Только и всего.
– Это было бы лучшим из исходов.
– Должно быть, да. Могу лишь сказать тебе, малыш, что и меня твой сон испугал. Обещаю, что я еще подумаю о тех знаках, которые он дает.
– Благодарю тебя, уважаемая Кара, от всего сердца благодарю!
И старуха вновь погладила Хасиба по плечу, хоть и не даря настоящего спокойствия, но от всего сердца утешая.
«Ну что ж, недалекий Хасиб, теперь-то ты доволен? – спросил юноша сам у себя. – Теперь тебе стала яснее твоя судьба? Ты лучше знаешь, чего опасаться и к чему стремиться? Тебя, глупца, в далекие годы обидели слова учителя… Хотя он всего лишь честно признался, что не разумеет значения твоего сна. И сейчас ты отправился на поклон к цыганке, потому что она уж точно растолкует твое сновидение?! И ты это толкование получил… Хотя тебе сказали ровно столько, сколько ты и так знал. Безголовый ты осел, дружище Хасиб! Стоило сбегать за тридевять земель,
– Не ругай себя, мальчик, не казнись, – проговорила старая Кара. Быть может, она и не была всеведающей гадалкой, но в людях разбиралась превосходно. Тем более в таких, прозрачных, как этот высокий и сильный мальчик, решивший, что он фокусник.
– О добрая Кара, я не могу не казниться. Ибо я из-за этого сна потерял ученого друга и наставника, из-за этого сна рассорился с ним и родителями и отправился в странствие, пытаясь доказать им, что я сумею стать кем-то… кем-то, кто сможет собственным трудом и разумом добыть и знания, и пропитание.
– Ну что ж, малыш, так бывает. Ты, должно быть, не поверил учителю, заявившему, что он чего-то не знает или не понимает?
– Откуда ты знаешь, уважаемая?
– Ну-у, уж настолько-то я в людях разбираюсь, малыш.
– Так и было, – покорно кивнул Хасиб. – Я и в самом деле не поверил учителю. Но что не дает мне покоя: я называл его словами столь пренебрежительными, сколь и недостойными настоящего ученика. Я обвинил учителя в том, что он не знает вообще ничего. Хотя это уж чистая ложь. Ибо всему, что я сейчас умею и знаю, меня научил он, почтенный Саддам.
– Юность жестока, Хасиб, но старость разумна. Поверь мне, учитель не обиделся на тебя. Он, думаю, просто опечалился из-за твоего ухода.
– Хорошо, если так. Но мне кажется, что он все-таки что-то понял – ведь я к нему пришел испуганным после точно такого же сновидения. Он что-то понял, попытался мне что-то сказать… Но я, осел, не дал ему даже рта раскрыть, бросившись на него, как бездомная собака, и облаяв, словно целая свора глупых голодных псов.
– Мне жаль, дружок, что вы расстались так. Но… Жизнь человеческая состоит из обид и раскаяний в той же степени, что и из вопросов и ответов. Попроси мысленно прощения у своего наставника. Да смотри, проси от всего сердца, и тогда ты услышишь его ответ. Ну, а услышав наставника, думаю, ты сообразишь, что ему сказать.
– Благодарю тебя, добрая Кара. Я попытаюсь.
– Так ты говоришь, что твоим наставником был сам почтенный Саддам, мудрость которого известна от одного океана до другого? – задумчиво спросила старуха. Было похоже, что она пытается на что-то решиться и что-то все же ее останавливает.
– Должно быть, почтеннейшая, мы с тобой говорим о разных людях. Мой учитель мудр, рассудителен. Он живет в нашем городке уже очень давно. Но я никогда не слышал о том, чтобы его слава гремела от одного океана до другого…
– О нет, мальчик. Ты, полагаю, все-таки ошибаешься. Твой учитель высок, болезненно худ, а на левой руке у него недостает двух пальцев, которые он потерял, по его же словам, в давней драке?
– Да, уважаемая, – кивнул донельзя удивленный Хасиб.
– Ну, тогда мы с тобой говорим об одном и том же человеке – некогда знаменитом и необыкновенно сильном маге, а нынче об ученом-отшельнике, который предпочел стать мировым судьей, изредка учить глупых мальчишек становиться на самую малость умнее и чего-то напряженно ожидать, выходя каждый вечер за городские ворота.