Древний Восток
Шрифт:
Месопотамцы ощущали себя разом и рабами, и детьми своих личных божеств-покровителей, стандартно величая их своими родителями. От них, в отличие от великих богов, ждали справедливости и попечительности по отношению к своим питомцам: таковы были их обязанности. Личным богам писали письма, как близким родственникам. Один месопотамец, попав в беду, обратился к своему личному богу с упреком: «Что же ты мною пренебрегаешь? Кто тебе даст другого такого, как я?». У царей личных богов-покровителей могло быть множество, и эту роль по отношению к ним играли великие боги пантеона.
При выборе отношения к богам в целом месопотамец колебался между тактикой «богобоязненного человека» (аккад. палих или; имелась
Иштар, ты царишь полновластно, ты заступница людская!
Ты — воплей звезда, ты раздор среди братьев дружных!
Ты — предавшая друга, владычица распри!
Ты в судебных делах безупречна, ты завет земли и неба!
Имя твое внушает ужас, его хранят племена и народы!
Своих подданных ты судишь по справедливости и правде!
То, что Иштар здесь приписываются этически противоположные качества и поступки, никого не удивляло. Иштар почитали пышными ритуалами и богатыми жертвами и в то же время с восторгом слушали и воспроизводили предания о том, как великий герой Гильгамеш обличил ее предательство и злонравие и посмеялся над ней.
Иногда, однако, жители Двуречья приходили к тому выводу, что боги справедливы и попечительны, но тогда вставал вопрос: почему же в этом случае страдают невинные люди, которые ничем не могли, казалось бы, прогневать богов? Как отвечали в Месопотамии на этот вопрос, будет рассказано ниже.
Месопотамский взгляд на жизнь: рациональный социализированный гедонизм
Отличительной чертой месопотамского взгляда на жизнь было полное отсутствие того, что в современном словоупотреблении называется «идеологическими» или «абсолютными ценностями». Иными словами, общество не располагало ценностями, которые считались бы нужными всем вместе, но никому в отдельности; признанные же ценности определялись именно тем, насколько они нужны были отдельным людям, составляющим общество.
Первичными ключевыми понятиями месопотамской этики являлись тем самым индивидуальная радость и страдание (физическое и эмоциональное); «иерархии радостей», т. е. деления их «по природе» на пристойные и непристойные, низменные и высокие, не существовало, поскольку они мыслились в основном на индивидуальным уровне. Цель человеческой жизни усматривалась прежде всего в достижении тех или иных личных радостей.
Не следует, однако, представлять себе месопотамское общество скопищем алчных эгоцентриков. Такое общество просто не могло бы существовать. Вторым центральным понятием его этики являлось взаимное обязательство, клятва, которую люди дают друг другу затем, чтобы совместными усилиями обеспечивать радости и уменьшать страдания. Само общество воспринималось именно как наследственный и нерасторжимый союз, заключенный людьми с этой целью, и понятие «страны» существовало только как совокупное обозначение людей, составлявших эту страну (а не как знак некой системы, представляющей большую ценность, чем совокупность ее элементов). Именно взаимные обязательства этих людей делают общественный коллектив верховным авторитетом, во имя которого оправданы и необходимы самые тяжелые личные жертвы.
На практике месопотамцы проявляли не меньше самопожертвования, чем жители какой угодно другой страны. Граждане Вавилона, отстаивая свободу своего города от иноземных завоевателей, будь то ассирийцы
Однако, во-первых, постоянную актуальность сохраняло то ощущение, что стране, т. е. другим членам коллектива, следует служить потому, что они находятся с тобой в состоянии тебе же необходимых обязательств ненападения и взаимопомощи. Во-вторых, к жертвам во имя коллектива относились без всякого энтузиазма, да общество его и не требовало. Таким образом, сущностью «вавилонской этики» была ориентация на потребности отдельного человека, хотя применительно к Древнему Востоку это может выглядеть несколько неожиданно. Отсюда вытекают и все остальные ее особенности. Так, мы практически не сталкиваемся с противопоставлением «общественной» и «личной» этики, поскольку в обоих случаях речь идет только о взаимоотношениях людей и их групп, и долг по отношению к обществу мыслится как личное обязательство перед людьми твоей страны. Поэтому социальный ранг человека не считался чем-то принципиально значимым при определении его личного достоинства, так что Месопотамия не знала каст и кастового духа, и для нее, как мы видели на примере старовавилонского общества, были совершенно не характерны жесткие психологические и социальные перегородки между «верхом» и «низом» общества.
Месопотамская этика подразумевала и специфическую мотивацию. Любое общество определенным образом отвечает своим членам на вопрос, почему именно надо поступать «хорошо»; месопотамцы апеллировали при этом прежде всего к жизненным интересам самого человека. Лояльность по отношению к богам обосновывали тем, что тому, кто их не почитает, придется от них плохо; необходимость соблюдать нормы поведения по отношению к людям обосновывалась тем, что тому, кто посягает на них, люди не дадут жизни, и т. д.
Всякое общество накладывает на своих членов различные ограничения, не позволяющие им чинить ущерб друг другу. Месопотамская этика отличается здесь тем, что в качестве ущерба рассматривает только очевидный физический или материальный вред, причиненный человеку, его власти и имуществу; категорий «морального» или «духовного» вреда в нашем понимании не существует (т. е. общество в подобных случаях не вмешивается).
Здесь люди сознательно стремятся не налагать друг на друга стеснений и ограничений без прямой физической необходимости; поэтому Месопотамия не знает ни законов против роскоши, ни ее осуждения, характерных для античных и средневековых европейских обществ; достаточно, чтобы ее добыли честным путем. Иными словами, считалось, что чем полнее человек удовлетворяет свои собственные желания без прямого ущерба для других людей, тем лучше; тем самым общество санкционировало для своих членов весьма высокую степень свободы следовать собственным потребностям.
Неудивительно, что у сторонников более требовательных этических систем, например ветхозаветной, месопотамская этика вызывала резкое неприятие как поощряющая объявленные низменные стороны человеческой природы (прежде всего стремление к удовольствиям), и не случайно именно Вавилон в устах ветхозаветных пророков на тысячи лет превратился в символ всяческого разврата и торжества «материальных начал», а образ «Вавилонской Блудницы» использовался в Ветхом Завете как символ гедонистической, антропоцентрической цивилизации вообще.