Древняя история
Шрифт:
Обладатель серого плаща, будто бы прочитав это его желание, уже весело улыбаясь, произнес:
– Еще раз прошу простить меня, я порвал твой костюм. Я не швея, и не смогу починить его. Но в качестве компенсации прошу разрешить угостить тебя обедом. Тут недалеко есть небольшая харчевня. Кормят там неизысканно, но терпимо, и там подают неплохое вино.
– Не стану отказываться, – непринужденно сказал Заратустра, – тем более, что я голоден. Хотя еда и вино не заменят мне порванного кафтана, но наверное помогут мне преодолеть ту досаду, которую я испытываю по этому случаю, – и последовал за незнакомцем. Его спутники без слов поняли, что их товарищ хочет на сегодня покинуть их, и пошли дальше в город. А Заратустра с незнакомцем, пройдя несколько домов, которые в этом районе города не отличались ни красотой, ни
В зале несколько столов были заняты обычными для этого времени посетителями, которые кто пил вино, а кто обедал. В общем, это было обычное для этого района место, куда многие спешили большей частью не для того, чтобы поесть и выпить, а для того, чтобы встретиться с друзьями и поболтать. На них никто не обратил внимания, – все были поглощены своими делами. Из того, как обладатель серого плаща уверенно прошел по залу, и занял самый удобный столик, по странному стечению обстоятельств никем незанятый, и по тому, как он непринужденно подозвал слугу и что-то приказал ему, было ясно, что здесь он не являлся редким гостем. Садясь за столик, он сказал:
– Извини меня мой невольный сотрапезник. Я не назвал своего имени. Меня зовут Давид. Не будешь ли ты так любезен, назвать свое имя? – с этими словами он взял кувшин, принесенный слугой, и стал разливать вино в два стакана, уже стоящие на столе.
– Меня зовут Заратустра, – чуть устало, но легко и просто сказал его собеседник. Он на некоторое время прервался, словно ожидая услышать реакцию своего собеседника, не дождавшись ее, он продолжил уже усталым голосом. В этом голосе Давид услышал какую-то непонятную ему тоску… – Тебе, наверное, уже успели обо мне многое рассказать. Меня люди, называющие себя моими учениками, неправильно понимают. Все по разному, кому как по душе. Я не удивлюсь, если услышу, что некоторые меня боготворят, а некоторые пугают мной детей. – Продолжая говорить так, Заратустра поднес стакан к губам, и жадно мелкими глотками на половину опорожнил его.
– О! Так ты и есть тот самый Заратустра, о котором так много толкуют люди. – Голосом, в котором не чувствовалось и тени притворства ответил ему его собеседник, – Это для меня большая честь разделить обед с таким известным человеком. О тебе порой говорят чаще, чем об Искандере, который, как ты, наверное, знаешь, угрожает нашему царству, – сказал Давид пристально, глядя в глаза собеседнику, стараясь увидеть его реакцию на слова об Искандере. Но, не увидев того, чего хотел он поднес свой стакан ко рту и медленными глотками стал пить вино.
– Да…, о тебе говорят много, – после небольшой паузы проговорил он, – скажи тогда, кто же ты. Почему твое появление принесло так много переполоха, что даже верховный жрец, как я слышал, забеспокоился?
– Я не знаю, чем я смутил жизнь вашего города. Может быть тем, что я всегда говорю то, о чем думаю, не подбирая при этом слов, как это любят делать те, кто называет себя мудрецами. Все их красноречие лишь, маска – попытка скрыть от окружающих свою пустоту. Истина, не требует красивых слов, ибо она сама по себе всегда неожиданна и красива. Вот ты посмотри на себя. Ты носишь такую одежду, которая должна была бы скрыть твои истинные дела, но именно такая одежда и открывает их для пытливого взора. Твоя одежда помогает тебе лишь в том, что люди, боясь тебя, не слишком к тебе присматриваются. Эта одежда скрывает тебя лишь от трусов, но не от настоящего человека.
Так говорил Заратустра, когда слуги принесли жареное мясо. Увидев мясо, он прервался и принялся есть. Ел он быстро, но не спеша. Казалось, каждый кусок, перед тем как отправиться в желудок,
Оба знали, что сейчас должен состояться очень важный разговор. Но никто не решался начать первым, чтобы не открыться раньше времени. Оба они ждали одного им известного момента. Все свидетельствовало о том, что эти люди привыкли говорить так, чтобы каждое слово имело смысл и именно тот смысл, какой они в него вложили.
– Спасибо за прекрасный обед, которым ты меня угостил, – первым начал Заратустра, – этот обед стоит той небольшой дырки в кафтане, которую я получил по своей неосторожности. Но мне кажется, что столкновение не было случайным. Такой ловкий человек как ты не мог не заметить меня. Да и сам я не столкнулся бы с тобой, если бы ты намеренно не ускорил шаг. Я вижу, ты хочешь о чем-то говорить со мной. Так говори же, я весь во внимании и готов ответить на твои вопросы, если знаю на них ответ.
– А ты, несмотря на свою простоту, весьма проницателен, – сказал Давид загадочно, – так уж если выпала судьба, – это слово он нарочито небрежно подчеркнул, – нам столкнуться и пообедать вместе, то я хотел бы из первых уст услышать то, что слышал из пересказов разных людей. И надо сказать, о тебе у меня сложилась весьма противоречивая картина. То ты смутьян и бунтовщик. То ты чуть ли не святой. Скажи мне, что самое главное в том, что ты говоришь своим ученикам, в чем соль твоего учения?
– А учения вовсе и нет, как нет и учеников. Люди сами называют себя моими учениками, хотя они не поняли и малой доли того, что я говорю. – Сказал Заратустра, рассеянно крутя в своей руке стакан, наполовину наполненный вином.
– Мне кажется, что я все время говорю в пустоту. – Продолжал он – Я говорю то, что считаю истиной. Но все ее понимают по-разному, и по-разному толкуют. Те, кому нравится свое толкование, – начинают себя называть моими учениками. А я же просто смотрю на них и учусь различать людей, и понимать их. Мои наблюдения показывают, что человек в таком виде, какой он сейчас есть, недалеко ушел от меньших братьев наших, а в чем-то и проиграл им. Ведь он живет теми же инстинктами, что и они, а не разумом. А разум же свой он использует лишь для того, чтобы оправдывать свои поступки, продиктованные инстинктами. Он оправдывает их то необходимостью, то божьим промыслом. Животные в этом смысле более честны, им нет необходимости оправдывать свою жестокость, им повезло, они просто не умеют делать этого. Тигр бывает жесток с антилопой только потому, что он голоден. И когда он рвет ее на части, перед тем как съесть, он это делает только потому, так ему будет более удобно есть. Человек же всегда пытается оправдать свою жестокость, используя абстрактные умозаключения, при этом он сам глубине души понимает всю их лживость. Это его сильно развращает. Опасно не столько преступление, сколько его оправдание через абстрактные понятия. – На этих словах Заратустра замолчал. Затем он поднес стакан с вином ко рту, сделал большой глоток и продолжил:
– И поэтому я говорю, что человек должен быть разрушен. Потому как такой человек, какой он сейчас есть, не способен понять истину, он всегда ее приспосабливает под свои нужды, которые мало отличаются от нужд животных. А настоящая истина всегда имеет мало общего с человеческими потребностями. При этом такой человек боится остаться перед своей сущностью, в которой все еще очень много животного, один на один. Да такой человек должен быть разрушен, чтобы открыть дорогу истинному человеку – сверхчеловеку, который способен понимать и принимать истину без слов, и который не будет страшиться своего животного начала, ибо будет способен подчинить его силе своего разума. Такой человек будет свободен от обстоятельств и от общества, в котором он живет. – На этих словах Заратустра внимательно посмотрел в глаза собеседнику, но тот быстро отвел их, словно боясь обнаружить в себе что-то, о чем он сам только начал догадывался.