Древняя история

Мурзашев Аркадий

Прошло некоторое время и его, уже начавшего от духоты и жары терять сознание, освободили от веревки и мешка и ввели в шатер. В шатре было не так жарко, как снаружи, даже прохладно. Прямо напротив входа в окружении двух стражников позади и нескольких советников впереди сидел царь Измавил. Одет он был в яркие шелковые шаровары, заправленные в красные кожаные сапоги, украшенные серебряными застежками. Грудь его была прикрыта восточным кафтаном ярко красного цвета. Голова же не была покрыта. Легкий кавалерийский шлем стоял перед ним.

Пленник поднял свои глаза и взглянул на царя. Глаза царя светились жестокой мудростью человека, не раз видавшего поражения и победы. Такая мудрость бывает свойственна лишь тем, кому удалось стать правителем людей не по случаю рождения, а благодаря своей воле и уму. Такие люди

рано начинают понимать условность всего происходящего, и уже смотрят на все словно со стороны, как бы забавляясь всем, что их окружает, но при этом они цепко держат в своих руках все нити происходящего. Либо путь к власти делает их такими, либо они достигают власти именно благодаря таким своим качествам, никому это не известно.

Царь устало и грозно посмотрел на пленника, которого поймал его разведочный разъезд, но едва их взгляды встретились, усталость как рукой сняло, он узнал, кто перед ним. Перед ним стоял человек, которого он знал. Тогда он называл себя Заратустрой. Он по его приказанию был приговорен к смерти. И также благодаря его приказанию был тайно спасен. Это случилось два месяца назад. А теперь он стоял, и виновато улыбался, и также прямо простодушно, как это было два месяца назад, мягко смотрел в глаза, не отводя взора. Сейчас он был оборванный и помятый, но имел такой же отрешенный вид, как и тогда, два месяца назад.

* * *

Это произошло два месяца назад. В то неспокойное время, когда известия о продвижении на Восток Искандера с каждым днем становились все тревожнее и тревожнее. В то время Измавил и его вельможи только тем и занимались, что анализировали эти известия. А известия были действительно очень тревожные. Когда-то совсем неизвестный царь, неизвестного государства, которое, когда-то было подвластно некогда великому союзу греческих городов, казалось, навсегда распавшемуся, стремительно двигался на Восток, сокрушая на своем пути все встречающиеся на пути армии, царства и государства. И казалось, что на его пути нет ничего, что способно остановить это неумолимое движение.

А первые сообщения, начавшие поступать о нем несколько лет назад, совсем не тревожили. Кого, казалось, могут серьезно заинтересовать события, происходящие на расстоянии почти двух тысяч километров от твоего царства, на руинах когда-то Великого, а теперь распавшегося союза греческих городов. Кого может заинтересовать судьба молодого царя, почти мальчишки, которому каким-то чудом удалось объединить и подчинить под своим началом остатки перессорившихся греческих городов-государств. Но последующие события показали, что даже он Измавил, а он по праву считал себя весьма прозорливым человеком, ошибался, не придавая серьезного значения тому, что происходило так далеко от его царства. И теперь, этот, когда-то еще почти никому неизвестный правитель, со своей грозной армией, основную силу которой составляла тяжелая пехота, ряды которой были неприступны ни для стремительной персидской конницы, ни для индийских слонов, приближался к границам его царства, сокрушая на своем пути все, что мешало его движению на Восток. Тогда Измавила ввела в заблуждение вся абсурдность этого движения. Все понимали, что Искандер не сможет удержать в повиновение все народы, завоеванные им, и ждали, что он когда-нибудь остановится, поняв бессмысленность своего похода. Но действия молодого царя не поддавались здравому смыслу, а были продиктованы, какой-то высшей, недоступной обычному уму, логикой.

Если бы Измавил понял это тогда, два года назад, когда Искандер только начал свое движение на Восток, захватив Малую Азию, он пользующийся авторитетом у правителей соседних с них государств, смог бы объединить их против общего врага. Но время было упущено, а стремительное и абсурдное движение войск Искандера уже не позволило что-либо предпринять в этом направлении. Теперь же приходилось пожинать плоды своей недальновидности.

Итак, в то самое время, когда тревогой было пропитано все вокруг и даже воздух, и даже детский смех на улицах его города, ему доложили, что в город откуда-то с востока, – а на востоке была только Индия, пришел человек, который ходит по улицам его столицы и смущает своими речами народ. Об этом ему сообщили на одном из советов, собираемых еженедельно. На

этом совете ему доложили, что речи, которые произносит этот человек перед своими учениками, весьма странны и допускают двоякое толкование. Среди вельмож, собравшихся на совет, не было однозначного мнения о том, что же говорил на самом деле этот пришелец. Одни говорили, что его речи призывают к самосовершенствованию и послушанию, другие же наоборот, утверждали, что они носят явно подстрекательский характер и зовут то ли к уничтожению государства, толи к уничтожению человека, что было совсем непонятно. При всем этом мысли, которые излагал этот человек, и которого народ называл Заратустрой, подавались таким образом, что в них нельзя было найти никакой открытой крамолы. Но одни из собравшихся считали, что эти речи могут дать почву тому, что народ может усомниться в праве его царя Измавила, блистательного повелителя Восточного царства, на власть над жизнью и смертью своих подданных. Больше всего негодовал верховный жрец, видевший в речах пришельца угрозу религии, верховным жрецом которой был. Но так как пришелец напрямую ни о чем таком не говорил, арестовать его без величайшего его царя Измавила повеления никто не решился.

Выслушав своих придворных Блистательный, как он даже сам, правда с иронией, себя называл, знаком приказал всем удалиться. Он не спеша, прошел за штору, отделявшую его приемный зал от небольшой комнаты с мягким ложем в углу и низким столиком перед ним. В этой комнате он любил отдыхать между приемами, которые в последнее время стали утомлять его. Он не стал ложиться, а присел на корточки, как часто привык это делать. Сам налил в кубок вина, сделал небольшой глоток, и задумался. Спустя некоторое время он позвал своего слугу и прошептал ему несколько слов.

Дождавшись, когда слуга выйдет, он допил вино из кубка. Отдернув штору, он вышел в приемный зал, пересек его по диагонали, открыл для многих во дворце неизвестную дверь, искусно замаскированную драпировкой, украшавшей зал, и последовал по ступенькам вниз. Спустя некоторое время он был уже в саду. Никем не замеченный он двинулся по аллее. Во дворце было мало стражи. Он не любил, когда на каждом шагу ему попадались вооруженные воины, которые, попав за усердную службу во дворец, становились каменными истуканами, и всюду следовали за ним глазами. Ему не нравились эти взгляды, ибо он, прекрасно разбираясь в повадках людей, боялся, что таким же умением обладают и другие. Ему казалось, что по его походке и осанке эти стражники смогут проникнуть в его мысли и, хотя это было не так, но в их присутствии он никогда не мог расслабиться. Поэтому проблему своей безопасности он решил по-другому. В его дворец, без его ведома, или без ведома начальника его стражи, и без сопровождения никто из посторонних попасть не мог. «Каменных» же истуканов он оставил лишь в тех местах, где без этого нельзя было обойтись, ибо этого требовали нормы, скорее не нормы, а представления о безопасности.

Итак, никем не замеченный, он шел по аллее. Пройдя некоторое расстояние, он свернул на боковую, более узкую аллею, которая привела его к небольшому дому, стоявшему на берегу искусственного озера. В этом доме жила его последняя возлюбленная. К этому домику он всегда стремился, когда выдавалась свободная минута, или когда надо было собраться с мыслями перед важным делом. А сейчас время было, – ибо тот, кого он вызвал, придет не ранее чем через два часа. А обстоятельства требовали расслабить напряжение, накопившееся к вечеру, чтобы с новыми мыслями подойти к проблеме, которая, как он чувствовал, не была простой. И, кроме того, он в тайне надеялся получить от своей возлюбленной совет. Ее, еще юный женский ум, всегда находил простые решения даже в тех случаях, когда он и его советники ничего не могли решить.

– О, ты пришел мой господин, – этими словами встретила его молодая женщина, почти девушка.

– Не называй меня так, ты же знаешь, что это мне не нравится, – по инерции раздраженно сказал он.

– Но как же мне называть тебя? Ведь ты и есть мой господин. Ты запер меня в этой уютной тюрьме. И не выпускаешь никуда без своего ведома. – Уже явно притворно, так, что, если бы был посторонний наблюдатель, он бы понял, что все это лишь игра, ответила девушка. С этими словами Радзила, так звали девушку, пробежала несколько шагов, разделявших их, и бросилась на шею Измавилу.