Древняя история
Шрифт:
– Скажи мне, что же этот человек делал в моем царстве в течение тех трех недель, которые он провел здесь? Какие речи он говорил? Чем он мог встревожить моих вельмож?
– Прежде всего, скажу, что этот человек является человеком исключительного ума и способностей, – твердо сказал Давид, – даже мне порой в разговоре с ним приходилось испытывать неловкость, а ты меня знаешь. Идеи, которые он высказывает, сами по себе не являются опасными для государства. – Тут он смолк, мучительно подбирая слова.
– Используя его идеи можно было бы даже основать новую религию, более красивую и приемлемую, чем та, которая есть в нашем государстве. – Тут он опять замолчал, как бы раздумывая, как более точно все сказать, чтобы быть
– Если бы не это тревожное время Заратустру можно было оставить в покое и даже помогать ему. Но вся опасность заключается в том, что его идеи настолько полны, что в глазах черни допускают неправильное толкование. В частности, он говорит, что человек должен быть разрушен, но это относится лишь к внутреннему душевному процессу, – при этих словах Давид с тоской посмотрел на потолок, – а некоторые это понимают прямо. Тоже самое и про государство. Он говорит весьма интересные вещи, и тебе не мешало бы поговорить с ним самому. – Наконец, облегченно вздохнув, закончил он.
Выслушав все сказанное Измавил сильно обеспокоился. Давиду всегда была присуща ясность и недвусмысленность в речах. Сегодня же его верного слугу как будто подменили. До этого Давид никогда не сомневался в своих словах, все факты и свои умозаключения, которые он сообщал ему, всегда были прямыми и ясными. Они никогда не допускали двузначного толкования. Сегодня же в его словах, впервые за много лет их совместной работы, появилась нерешительность и неуверенность. Ему показалось, что Давид хочет переложить весь груз ответственности за принятие решения на его плечи, раньше он этого никогда не делал, он всегда сам принимал решения, касающиеся безопасности государства, а он же, Измавил только их одобрял, так как эти решения всегда были верны и взвешены. Сейчас же наблюдалось обратное. И еще более забеспокоившись, не в силах больше выслушивать его пространные рассуждения, Измавил спросил нетерпеливо:
– Скажи же Давид! Ты видишь в его речах опасность для нашего царства? – При этом он подумал про себя: «Странно, я никогда еще таким его не видел. Уж не повлиял ли на него так сильно разговор с Заратустрой. Если это так, то он, Заратустра действительно опасен». Эта мысль привела его смятение и он пристально посмотрел в глаза Давида.
Давид же, некоторое время нерешительно молчал. Он, казалось, не хотел говорить то, что он должен был сейчас сказать по долгу своей службы. В нем, чувствовалось, боролись два человека. Наконец, он, собравшись, твердо и жестко произнес:
– Учитывая сложившуюся обстановку, я считаю, что этот человек очень опасен. Его дьявольская мудрость столь сильна, что, будучи неправильно понятой, а чернь всегда понимает все только в угоду своих низменных материальных устремлений, может привести к непредсказуемым последствиям. В такое время у нас нет возможности отнестись к Заратустре как он того заслуживает. Сегодня мы должны к нему отнестись как к обычному шарлатану или бунтовщику.
Измавил никогда не видел своего начальника тайной стражи таким взволнованным и растерянным. Его волнение передалось и ему. «Да, – подумал он, – Ты в очередной раз оказалась права, моя маленькая Радзила». Тогда, два дня назад, во время их последнего свидания в ее глазах он прочитал предостережение, и еще что-то, что тогда он не понял.
Измавил сделал шаг вперед к Давиду, но нерешительно отступил, взглянул на него и спросил,
– Так, сознавая всю опасность происходящего, ты принял меры?
– Да мой господин, – ответил его мрачный собеседник. – Я приказал схватить Заратустру и запер его в темнице до твоего величайшего повеления. Я считаю, он должен предстать перед судом, и быть публично наказан, дабы впредь никому не было повадно смущать народ своими безумными речами. Особенно в такое время, – добавил он сухим бесстрастным голосом.
Помолчав некоторое время, как-то нерешительно,
– Мой господин, я считаю, если есть возможность, необходимо тайно сохранить жизнь Заратустре либо в изоляции, либо в изгнании. А так, с точки зрения безопасности государства, я считаю его необходимо публично осудить и казнить. И еще я думаю тебе надо поговорить с этим человеком.
Измавил некоторое время молчал, собираясь с мыслями. Его сбило с толку все, что сейчас наговорил ему Давид. Но он, зная своего верного помощника еще с тех времен, когда он еще не был царем этого государства, не винил его. Он понял, что ситуация является действительно непростой, если она привела в замешательство даже такого железного человека, каким был его верный слуга и помощник, с которым ему пришлось пройти такие испытания, и принять такие решения, которые несмотря на всю жестокость были всегда верными и прямыми как стрела.
– Когда будет суд? – отбросив все сомнения и неуверенность, спросил Измавил. Он, придя к власти, решил для видимости ограничить свою власть. Одним из таких видимых ограничений был новый порядок судопроизводства. Он, в отличие от своих предшественников, правосудие переложил на плечи своих вельмож, назначив одного из них председателем суда. Другие члены суда выбирались им лично из представителей разных сословий – духовенства, дворян и купцов. Простой люд не был представлен в суде, но против этого никто и не роптал. Простой люд всегда понимал свою ничтожность перед сильными мира сего. Хотя все и понимали, что по всем важным вопросам, решение будет таким, каким его желает видеть он, Блистательный Измавил, такое судоустройство позволяло, в случае принятия непопулярных решений, отвести народное недовольство в сторону членов суда. Измавил, пришедший к власти не без поддержки простого люда, понимал, что есть такие моменты, когда расположенность черни решает многое.
– Через три дня, мой господин, – теперь уже бесстрастно, как всегда, словно уже решившись на что-то, и перейдя какую-то невидимую внутри себя черту, отвечал его мрачный собеседник, – членам суда надо дать время ознакомиться с материалами дела.
– Я хочу говорить с этим безумцем завтра после рассвета. Приведи его ко мне к восьмой утренней страже, – сказал Измавил, также бесстрастно, как и его собеседник и знаком дал понять, что аудиенция закончена. Дождавшись, как Давид пересек приемный зал и скрылся за потайной дверью, он удалился к себе за штору.
* * *
На этом мой рассказчик прервался. Он хотел было в очередной раз наполнить наши рюмки, но бутылка была уже пуста. С того времени, как я вошел в ресторан, прошло уже несколько часов. Пока мы пили, он рассказывал, а я слушал, не заметили, как официант нам принес жаркое в горшочках, это я еще помнил, потом было еще какое-то мясное блюдо. О том, что это блюдо было, свидетельствовала пустая тарелка с маленьким, оставшимся кусочком мяса. Полупустой зал постепенно начинал заполняться. Плавную инструментальную музыку в стиле оркестра Поля Мориа, сменила другая. Разухабистые зарубежные ритмы перемежались современной отечественной попсой. Люди постепенно заполнявшие зал в большинстве своем были командировочными. Эти люди, вырвавшись из семейных уз, старались вдоволь воспользоваться той свободой, какую они обрели на время. Одни из них, входя, оглядывали зал в поисках дам, которые могли бы развлечь их в этот вечер. Других же, интересовала только возможность вкусно поесть и хорошо выпить. В общем, ресторанный зал наполнялся обычной для этого дня публикой. Эта публика никогда не была постоянной. Правда, среди командировочных встречались и те, которым по долгу службы приходилось частенько останавливаться в этой гостинице. Такие вели себя более свободно, панибратски разговаривая с официантами и официантками.