Дрожь
Шрифт:
Я весь подобрался. Ее любопытство показалось мне подозрительным, как будто она пыталась что-то вынюхать, особенно после того, как ту же тему затронула Оливия. Первым побуждением моего волчьего «я» было метнуться прочь. Промчаться по лестнице, распахнуть дверь и раствориться в лесной чаще. Не сразу у меня получилось подавить желание бежать и убедить себя, что она не может ничего знать и я сам приписал ее словам смысл, которого она в них не вкладывала. Еще дольше до меня доходило, что я слишком долго стою столбом и ничего не говорю.
—
Я почувствовал себя обязанным как-то загладить свою невежливость.
— Нет-нет... ничего страшного. То есть да, я немного стесняюсь. А можно, я буду что-то делать, пока вы будете меня рисовать? Ну, чтобы не сидеть сложа руки и не смотреть в пустоту.
Она в самом буквальном смысле подбежала к мольберту.
— Да! Ну конечно! Может, сыграешь на гитаре? Ох, как же здорово. Спасибо тебе большое. Садись вот сюда, под лампу.
Я пошел за гитарой, а она принялась метаться по студии: принесла мне стул, настроила освещение и задрапировала стену желтой тканью, так что на половине лица у меня заиграли золотистые отблески.
— Я должен сидеть неподвижно?
Она махнула в мою сторону кистью, как будто это могло дать мне ответ на мой вопрос, потом прикрепила к мольберту новый холст и выдавила на палитру черную краску из тюбика.
— Нет-нет, просто играй.
Я настроил гитару и принялся перебирать струны, вполголоса напевая под музыку и вспоминая, как сидел на диване у Бека и пел песни для стаи, а Пол подыгрывал мне на своей гитаре, и наши голоса сплетались в единой мелодии. Время от времени до меня доносилось то царапанье шпателя о палитру, то шуршание кисти о холст, и я задавался вопросом, что она делает с моим лицом, пока я не обращаю на нее внимания.
— Я слышу, ты что-то мурлычешь себе под нос, — сказала она. — Ты умеешь петь?
Я утвердительно буркнул, не прекращая лениво перебирать струны.
Она ни на миг не прекратила работать кистью.
— Это твои песни?
— Угу.
— А есть какая-нибудь про Грейс?
Я сочинил тысячу песен про Грейс.
— Да.
— Я хотела бы ее послушать.
Я не перестал перебирать струны, просто заиграл в мажорной тональности и впервые за год запел в полный голос. Это была самая радостная мелодия из всех, что я сочинил, и самая безыскусная.
Я влюбился в нее летом, в мою прекрасную летнюю девушку.
Она соткана из жаркого лета, моя прекрасная летняя девушка.
Я мечтаю быть с ней и зимой, с моей прекрасной летней девушкой.
Но во мне слишком мало тепла для моей прекрасной летней девушки.
Жарким
Лето — время, когда мы живем. Ах, как быстро оно кончается!
В ее ладонях все — и жар, и ветер, и дождь, который еще не пролился.
Я был бы счастлив, если бы наш летний день вечно длился.
Она посмотрела на меня.
— Даже не знаю, что сказать. — Она протянула ко мне руку. — Просто мурашки по коже.
Я отложил гитару, очень осторожно, чтобы не зазвенели струны. Мне вдруг стало остро жаль времени, бесценных секунд, которые и без того были у меня наперечет, проведенных не рядом с Грейс.
И тут внизу раздался оглушительный грохот. Он был настолько громким и чужеродным, что мы с матерью Грейс какое-то время недоуменно смотрели друг на друга, как будто не могли поверить, что в самом деле слышали этот звук.
Потом раздался крик.
Следом за ним я услышал рык и выскочил из комнаты, не слушая ничего больше.
Глава 36
Сэм
49 °F
Мне вспомнилось выражение лица Шелби, когда она как-то раз спросила меня:
— Хочешь посмотреть на мои шрамы?
— Какие шрамы? — спросил я.
— От волчьих зубов. Когда на меня напали.
— Нет.
Она все равно мне их показала. На животе у нее бугрился уродливый рубец, исчезавший под лифчиком.
— После того как меня искусали, на животе места живого не было.
Я не желал ничего об этом знать.
Шелби не стала опускать рубаху.
— Наверное, когда мы кого-то убиваем, это ужасно больно. Это, наверное, самая чудовищная смерть.
Глава 37
Сэм
42 °F
Буря ощущений охватила меня, едва я ворвался в гостиную. От пронизывающе холодного воздуха защипало глаза и судорогой свело живот. Я мгновенно отметил развороченную дыру, зияющую в двери на террасу; острые куски стекла угрожающе торчали из рамы, весь пол был усеян мелкими осколками в розоватых разводах, поблескивавшими под ногами.
Посреди комнаты валялся перевернутый стул. Казалось, кто-то разбрызгал по полу красную краску и прихотливо размазал ее по пути от двери до кухни. Потом я почуял запах Шелби. На миг я застыл на месте, помертвев от отсутствия Грейс, леденящего холода и резкого запаха крови и влажной шерсти.
— Сэм!
Это была Грейс, больше некому, вот только голос у нее был странный, как будто чужой, словно кто-то пытался ею притвориться. Оскальзываясь на окровавленном полу, я пробрался ко входу в кухню и застыл на пороге, ухватившись за ручку.