Дрожь
Шрифт:
— Извини. Я просто... на днях видел одного из волков, к тому же у меня и так из-за Джека нервы на пределе. А Оливия... она же вечно нас фотографировала. В волчьем обличье. А у меня же глаза... я испугался, что Оливия знает про меня больше, чем говорит, ну и сорвался. Я знаю. Я вел себя как полный псих.
— Угу. Повезло тебе, что она вела себя как еще более полный псих, чем ты. Надеюсь, она мне позвонит.
Меня грызло беспокойство.
Сэм коснулся моего локтя.
— Пойдем куда-нибудь поедим или поедем домой?
Я
— Поехали домой. Господи. Мне так не по себе. Скорее бы выяснить, что у нее на уме.
Сэм ничего не ответил, но я не обиделась. Я вновь и вновь прокручивала про себя слова Оливии, пытаясь понять, почему наш разговор вышел таким неловким и что осталось недосказанным. Надо было еще поговорить с ней после того, как она попросила прощения. Но что еще можно было сказать?
Домой мы ехали в молчании, пока до меня не дошло, как эгоистично я себя повела.
— Прости, я испортила все свидание. — Я накрыла ладонью свободную руку Сэма, и он сплел свои пальцы с моими и сжал их. — Сначала распустила нюни, чего вообще-то никогда не делаю, а теперь Оливия совершенно выбила меня из колеи.
— Заткнись, — ласково сказал Сэм. — У нас еще весь день впереди. И потом, приятно в кои-то веки видеть твои... эмоции. Не все же тебе быть стоиком.
Эта мысль меня насмешила.
— Стоиком? Мне это нравится.
— Я так и думал. Но приятно ради разнообразия какое-то время не побыть размазней.
Я рассмеялась.
— Вот уж кем-кем, а размазней я бы тебя никогда не назвала.
— Так ты не считаешь меня нежным цветочком но сравнению с собой? — Я снова рассмеялась, и он настойчиво поинтересовался: — Ладно, а кем тогда ты бы меня назвала?
Я откинулась на спинку кресла и задумалась, и Сэм с сомнением поглядел на меня. Для сомнений у него были все основания. Я не слишком хорошо управлялась со словами — во всяком случае, с абстракциями и описаниями.
— Ты — человек тонко чувствующий, — отважилась я.
Сэм перевел:
— Слезливый.
— Творческая личность.
— Несчастный эмо.
— Вдумчивый.
— Жертва фэн-шуй.
Я чуть не поперхнулась от смеха.
— Какое отношение фэн-шуй имеет к вдумчивости?
— Фэн-шуй учит расставлять мебель, растения и прочую дребедень вдумчиво. — Сэм пожал плечами. — Чтобы добиться душевного спокойствия. Дзена. Ну и все в таком духе. Я не до конца понимаю, как это получается, за исключением вдумчивости.
Я шутливо ткнула его кулаком в плечо и выглянула в окно. Мы проезжали дубовую рощицу, расположенную по пути к моему дому. Тусклые бурые листья, сухие и мертвые, трепетали на ветру, дожидаясь порыва, который налетит и сорвет их с ветвей. Вот оно, правильное слово для Сэма, подумала я. Преходящий. Листок, до последнего цепляющийся за мерзлую ветку.
— Ты красивый и грустный, — сказала я наконец, не глядя на него. — Как твои глаза. Ты — как песня, которую я слышала в детстве и забыла о том, что
Долго-долго было слышно лишь шуршание шин по асфальту, потом Сэм тихо произнес:
— Спасибо тебе.
Мы ввалились в дом и до вечера проспали на моей постели, сплетясь клубком; моя голова лежала на его плече, на заднем плане бубнило радио. Когда настало время ужина, мы выбрались в кухню чего-нибудь поесть. Пока Сэм заботливо сооружал сэндвичи, я попыталась набрать номер Оливии.
Трубку взял Джон.
— Прости, Грейс. Ее нет дома. Что-нибудь передать? Или просто сказать, чтобы перезвонила тебе?
— Пусть перезвонит, — сказала я с неприятным ощущением, что каким-то образом подвела Оливию.
Я повесила трубку и рассеянно провела пальцем по столу. Из головы у меня не выходили ее слова: «Глупо было ссориться из-за такой ерунды».
— Ты заметил, чем пахло, — спросила я Сэма, — когда мы подходили к дому? На крыльце?
Сэм вручил мне сэндвич.
— Угу.
— Мочой, — уточнила я. — Волчьей мочой.
Голос у Сэма был расстроенный.
— Угу.
— Кто это был, как ты думаешь?
— Я не думаю, — ответил Сэм. — Я знаю. Это Шелби. Я ее чую. Она и террасу пометила тоже. Я почувствовал, когда выходил вчера на улицу.
Я вспомнила, как она смотрела мне в глаза через окно моей комнаты, и поморщилась.
— Зачем она это делает?
Сэм покачал головой и без особой уверенности произнес:
— Надеюсь, это все из-за меня, а не из-за тебя. Надеюсь, она просто преследует меня. — Он взглянул на входную дверь; вдалеке послышался шум приближающейся машины. — По-моему, это твоя мама. Мне лучше исчезнуть.
Я хмуро проводила его взглядом; с сэндвичем в руке он скрылся в моей комнате и бесшумно закрыл за собой дверь, а я осталась один на один со всеми вопросами и сомнениями относительно Шелби.
Шум шин стал громче; машина свернула на подъездную дорожку. Я схватила рюкзак и плюхнулась за кухонный стол, делая вид, что с головой погружена в конспекты.
В кухню, точно ураган, ворвалась мама, по пути смахнув со стола кипу бумаг и принеся с собой поток холодного воздуха. Я поморщилась, надеясь, что Сэму за дверями моей комнаты ничего не угрожает. Ее ключи со звоном полетели на пол, она подняла их, негромко выругавшись, и бросила обратно на кучу бумаг.
— Ты уже поела? Я бы не прочь чего-нибудь пожевать. Мы ездили играть в пейнтбол! От папиной работы.
Я нахмурилась. Большая часть моих мыслей до сих пор была занята Шелби, которая рыскала вокруг нашего дома, шпионя за Сэмом. Или за мной? А может, за нами обоими?
— Это для сплочения коллектива?
Мама ничего не ответила. Она заглянула в холодильник и спросила:
— У нас есть что-нибудь, что можно было бы погрызть перед телевизором? Фу! А это что такое?
— Свиная вырезка. Я завтра ее потушу.