Друг
Шрифт:
* * *
Открыл глаза. Ночь. Скосил взглядом в сторону разбитого окна, из уходящей вдаль улицы светил прямо в глаз фонарь – недолговечная роскошь для загородного района Владивостока. На стекле появились новые трещины, покосившаяся оконная рама висела на честном слове, и ветер весело гулял по комнате, посвистывая в узеньких щелках.
Где-то за забором скреблась и выла кошка, жалуясь своему Кошачьему Богу на плохую жизнь, и я понял причину своего выхода из блаженного забытья. Мысленно послав эту тварь к тому же самому богу, я перевел взгляд в другую часть комнаты, в сладкую полутьму, в которой только что пребывал. В свете далекого фонаря отражалась разлитая по столу жидкость, переливались осколки стекла, валялись куски хлеба. Черт, как больно-то… Повращав зрачками, я понял: открылся только один глаз, а другой лишь сильно болел и не двигался вследствие жутко распухшей скулы и вообще правой стороны лица. Проклятье.
Давненько ж мне война не снилась, давненько… с чего бы. Впрочем, больная голова услужливо напомнила с чего. Понемногу, по капельке стал распаковываться архив данных под названием Память, обнаруживая всё новые ошибки чтения. Я вспомнил, что вчера пришла листовка из райкома, где власти призывали «добровольцев» явиться на «мобилизацию для защиты интересов дружного космополитического народа». Вместе с ней в сцепке из степлера прилетела и повестка из военкомата, уже принудительная, дескать, Фёдору Правко срочно явиться к Центру Занятости для мобилизации из запаса. Проще говоря, билет на смерть, потому что только псих согласится лететь на войну, на чужую планету за черт знает сколько световых лет, где в случае неудачи солдата ждет быстрая погибель, и ничего больше.
Вспомнил, как с досады решил напиться в местном баре и спьяну сжечь проклятую бумажку в камине. Как встретил по пути в бар своих районных друзей, к которым пришла такая же повестка. Припомнил, как вместе опустошили нижнюю полку с водкой у бармена и подрались с какими-то молодчиками из Партизанских, как потом нас вместе с противниками выкинула за дверь охрана. Вспомнил, как мы продолжили потасовку на улице, пока не приехали отморозки похлеще и к тому же с табельным оружием – наша родная милиция. Как затем путано отмазывались, объясняясь с представителями исполнительной власти, которые всё-таки усадили в «обезьянник» четверых самых бойких, а меня и моего близкого друга Семена отпустили. После милицейского отделения мы закупились алкоголем и поплелись ко мне в дом, по дороге встретили заплутавших после ночного клуба, не совсем трезвых девчонок. Оценив свое и наше душевное состояние, они присоединились к нашей компании. Последнее, что я помню, это усиленная пьянка у меня дома, во время которой я не выдержал нагрузки алкоголем и отрубился прямо на спине одной из наших новых знакомых.
Точно! Где-то здесь, в пределах дома, должны находиться еще как минимум три человека, про которых я начисто забыл. Я встал с дивана, ответившего мне жалобным скрипом, и подошел к месту на стене, где торчал крохотный переключатель освещения, вырванный из розетки еще с год назад во время какой-то вечеринки. Палец босой ноги с разбегу ткнулся во что-то острое, и я не замедлил крепко выразить свое негодование, на что тяжелая голова ответила кошмарным головокружением и болью. Вслепую поковырявшись в розетке и всё-таки умудрившись включить свет, я с некоторым удивлением обнаружил отсутствие одежды, разбросанной вчера ночью по всей комнате, как и самих собутыльников. Услужливая голова, оправившись от резкой перемены положения, индуктивно подсказала, что они удрали через окно, испугавшись моей отключки, как раз по пути поставив новые трещины и высадив внутреннюю раму. Впрочем, пугаться было отчего: в пьяном виде, да еще с распухшей после драки с ментами рожей я и впрямь походил на оживший вдруг труп. Достав из-под дивана тапок и вытащив из чудом уцелевшей люстры второй, я пополз на кухню, где была возможность найти питьевую жидкость. Хм, целая люстра?
Я вышел в коридор. Черт! Мать точно ругаться будет! Память меня всё-таки не обманула. Осторожно отодвинув закованной в броню плотного тапка ногой осколки от разбитой в холле люстры, я кое-как дошел до кухни. Как всегда, после всех попоек в холодильнике не нашлось ничего, кроме кучи синтетических приправ и загадочной кастрюльки с неизвестным веществом месячной давности, которую мы вчера не решились трогать. С раздражением захлопнув холодильник, я подошел к умывальнику и прямо из-под крана стал пить ледяную воду. Наконец-то утолив жажду, я присел на стул и вдруг взглядом задел ту злополучную повестку из военкомата. Документик лежал кверху голографическими подписями и печатями, и в глаза бросалась жирно напечатанная надпись, заверенная лично нашим заврайона:
«Прибыть 5 сентября 2198 года».
И адрес. Ба-а! Да это же сегодня! Вот незадача: в таком виде предстать перед светлыми очами заведующего районом. Тот обязательно напишет жалобу на нашего участкового, дескать, плохо смотрите за молодежью, кос-полит Семецкий, вам это зачтется. Семецкий вообще добрый мужик, многих прикрывает, но когда бьют по карману, кому это понравится? В итоге «левой» окажется мать, а ей и без того забот хватает.
Следующие полчаса я только и занимался, что тщательно маскировал следы вчерашних приключений. Надо признаться, мне это удалось – человечество не зря за три тысячелетия придумало столько примочек, что даже обезьяну можно загримировать под человека. Еще несколько минут ушло на всякие бытовые проблемы, коих у обычного русского человека всегда достаточно, и где-то в начале восьмого я вышел из дома.
* * *
Чтобы с малыми затратами добраться из той дыры, где находится моя скромная половина домика, который я делю с матерью, до местного Центра Занятости, где заседали все райкомовские шишки, нужно затратить массу времени и сил. Владивосток сильно разросся за последнее столетие – в основном, благодаря международному договору с Японией о совместном использовании территориальных вод, где японцы построили первый плавучий космодром. Со стороны которого, кстати, периодически прилетают довольно опасные тучи, накрывающие город зловонным кислотным колпаком.
Покувыркавшись около часа в общественном транспорте, я добрался с пересадками до места. Около здания уже собралось немало народу, в основном парни призывного возраста, но встречались и ветераны. Кое-где светят задницами незнакомые мне девицы, явившиеся, видимо, за компанию со своими ненаглядными. Сосаться, конечно, не смеют, так как в толпе постоянно мелькают синие спины регулировщиков из ментовских, моментально пресекающих подобные эксцессы. По флажкам я разглядел и наш район Артёмовский, названный в честь одноименного городка, исчезнувшего в агломерации Владивостока. Замелькали знакомые лица. Вон еле стоит после вчерашних приключений позеленевший Семен, в сторонке нервно курит мрачный Козел, с удивлением я заметил и синюшного после побоев придурка Фила, загремевшего вчера в «обезьянник». Первым делом я подошел, конечно, к Семе.
– Ну ты зомби, мля! Испугались мы конкретно, вот и свалили по-быстрому! – начал оправдываться тот в ответ на мой невинный вопрос. – С*чки эти вообще выть начали, когда ты отключился. В натуре подумали, что ты коней двинул!
Сема никогда не переваривал наезды на себя, даже такие безобидные, как этот.
– А пацанов что, уже из «обезьянника» выпустили? – я не собирался так просто отпускать его без ответов.
– Нет, Гирь, ну я тебе что ли справочная? Если тя так заботит, иди и спроси у них! – Семен быстро ретировался.
– Хорошо, – я зашагал к Филу, который в это время стрелял сигаретку у собравшихся неподалеку от нас, но по пути меня перехватил Козел и отвел в сторону.
– Слух, Гиря, а шо, улетать заставят, да? – Козел выглядел на удивление взволнованно.
Странно, эту гору мышц заставить переживать невозможно, даже после похорон матери он пошел на свою любимую точку возле подпольного секс-клуба нейронных симуляций, где отбирал деньги у озабоченных малолеток. Вообще, Козла не любили. Что значит не любили? Если этот бандюган, в которого он превратился за последние два года, влетит в проблемы с законом или мафией, то местные только помогут ему утонуть. Недолго думая, на районе его окрестили Козлом, что сразу прижилось, как говорится, как литое. Во-первых, у него фамилия Козлов. Во-вторых, ударившись после дембеля в криминал, Козел быстро заработал репутацию ненадежного «кидалы» и изгоя, и с ним никто больше не хочет иметь дела. Разумеется, на этой почве он постоянно находится в конфликтах со всей районной братвой. У меня же с ним никаких терок не бывает, делить мне с ним нечего, да и с криминалом у меня дорожки почти не пересекаются. Зову я его исключительно по имени: Петр или Петруха, и, пожалуй, я единственный, у кого с ним нормальные взаимоотношения. Тем более, кое-что общее у нас с ним есть: боевые друзья, вместе в Африке воевали, вместе дембельнулись в один год, в девяносто шестом, вместе приехали домой.