Друг
Шрифт:
В тумане начал вырисовываться силуэт тоненькой фигурки, и я пошел… Нет, поплыл! навстречу Алле Борисовне. Не узнать ее было невозможно, внутренним чутьем я знал, что это она. Девушка стояла в своем школьном костюме, с заколотыми строго по школьному уставу волосами.
– Что случилось… Алла? – последний раз я говорил с ней восемнадцать лет назад, в день ареста.
– Здравствуй, Федя! – она натянуто улыбнулась, но два изумруда в ее глазах остались неподвижны и холодны. – Ну как ты?
– Н-нормально, живу сейчас во Владике, отучился уже, – мне захотелось ущипнуть себя за руку, уж очень реально всё выглядело. Но рук не было… – А вы… ты всё так же красива! Только грустна стала.
– Спасибо! – она наконец подарила мне настоящую улыбку. – А грустно мне из-за тебя, Фёдор. Уезжаешь ты… в пропасть. Погибнешь там…
Что-о?! Я онемел от неожиданности. Откуда?.. Неужели это мое воображение так шутит?
– Откуда ты?.. Как ты?.. Ты разве?.. – я просто выдохся, миллион вопросов рвался наружу.
– Тебе сейчас делают операцию, Фёдор, – сообщила Алла, – но ты будешь жить, я обещаю. Умрешь ты не скоро… и не здесь, – она опустила глаза.
– Это всё бред! Я просто брежу!
Какой дрянью меня так накачали?!
– Ты действительно бредишь, тебе вкололи сильный анестетик для наркоза, – не стала спорить она, – это всё галлюцинация.
– Но тогда где мы? И встретимся ли мы еще?
– Не знаю. То, где мы находимся, много сложней, чем обычный мир. Больше, чем вся Вселенная, – Алла подняла глаза и посмотрела на меня. – Великий Космос так же не похож на остальные миры, как Вселенная на рисунок малыша, впервые увидевшего звезды на небе.
– Что… что это значит? Я что, умер? – всякие глупые мысли о загробном мире начали лезть в голову, я вдруг ясно осознал, что вел далеко не праведную жизнь.
– …мироздание подобно луковице, с которой снимают шелуху. Умирая, ты снимаешь следующий слой. Ничто не бессмертно, ничто не вечно, всё когда-то рождается и умирает.
– И так до бесконечности? Есть ли конец этому процессу?
– Ты когда-нибудь доходил до конца Земли? Когда люди научились летать от звезды к звезде, долетели ли они до края Вселенной? Конца этому процессу нет, хотя он и ограничен.
– Не понимаю.
– Скоро поймешь, – она увидела, что я задумался, глядя куда-то в серый туман. – Нет, ты не умер, Фёдор. Операция закончится с минуты на минуту.
– Какое-то жжение в голове, пульсирующее такое, – я поморщился.
– Заканчивается действие наркотика, и ты просыпаешься.
– А что со мной произошло в той драке?
– Тебе сломали кость в переносице, осколок вошел вглубь. Кровоизлияние в мозг, и у тебя начались галлюцинации, – Алла внимательно следила за моим лицом.
– Жжение… сильнее становится… – голова начала невыносимо гудеть.
Алла растворилась в тумане. Всё вокруг завертелось-закружилось, пелена вращающегося тумана превратилась в темнеющую серую стену. Состояние сонливости постепенно захватывало голову, вскоре вокруг разлилась бархатная чернота. Жжение в голове выродилось в ужасный гул, заложило уши. Я мысленно закрыл глаза и мгновенно заснул.
Глава III. Вербовка
Голова дико кружится и гудит, словно огромный пустой котел под ударами кувалды, периодически гул переходит в свист и писк на высоких нотах. Обтянутое бинтами лицо невыносимо горит, волны огня в такт пульсу разливаются от области носа. Веки вымазаны в какой-то мерзкой высохшей пасте, слиплись и не дают открыть глаза. Носоглотка сухая и першит, горло сжалось от недостатка влаги. Сильно хочется пить. В общем, очнувшись, я попал в такое состояние, когда жалеешь, что вообще жив.
Где-то в стороне глухо раздаются голоса, они что-то говорят, но ничего разобрать я не могу. Хочется провалиться в небытие и не просыпаться как можно дольше… Но поспать мне не дали: правая рука вдруг почувствовала холодные пальцы, они пробежались по вене, затем я ощутил резкий укол вытащенной иглы. Пальцы перепрыгнули на шею и задержались на гортани. Затем холодок исчез, но вновь появился на щеке. Мгновение спустя он перебежал на правый глаз и попытался его раскрыть.
В еще мутное сознание резко ударил поток света, когда веки наконец-то раскрылись. Затем свет ударил снизу и сбоку. Я зажмурился, пытаясь закрыть глаз, но его опять с силой разжали. Потом посветили с другой стороны и разрешили его закрыть. Моментально я провалился в глубокий бессознательный сон.
Проснувшись, почувствовал себя гораздо лучше. Ощущение времени пропало. Голова больше не гудела и не кружилась, меня не тошнило, а по лицу текла живительная влага, охлаждая пульсирующий нос. Вода смочила губы и попала в рот, потекла в ноздри и на глаза, и поперхнувшись, я чихнул. От мышечного усилия глаза раскрылись, впустив яркий свет.
– Ну, Гирь, с возвращением!
Это было настолько неожиданно, что я растерялся. С трудом сфокусировав взгляд на большом темном предмете перед собой, я понял, что это Семен.
– Здх…Зхд…ствуй, – прохрипел я пересохшим горлом.
– Да ты пей, пей! Ты два дня в отключке лежал, капельницу утром унесли, – я вспомнил резкий укол, – пей сколько влезет.
Осторожно, стараясь не шевелиться, я оглядел помещение. На первый взгляд обычная больничная палата, разве что более чистая, чем городские, но на окнах – решетки. Стекла из бронированной поликарбонатной пластмассы, такие не разбить при всем желании. На потолке не обычное панельное освещение, а проекционные диски, наподобие как в головизорах, только вместо голографического изображения они просто освещают помещение. Хм, такие я видел в армейском госпитале… Такие диски не дают острых осколков при разрушении и не способны порезать.
– Слушай, Сем, а мы где? На больницу не похоже.
– Это военный госпиталь пограничников, нас сюда сразу после собрания привезли, когда поняли, что дело плохо. С тобой и со мной. Остальных, кто выжил, «мясники» на грузовиках увезли, – рассказал Семен.
Я вспомнил темно-зеленую форму силовиков ОМС – отдела мобилизационных сил – спецподразделение, отлавливающее в мирное время «уклонистов» от армии.
– А с тобой что?
– Мне электродубинкой прилетело, а потом в толпе затоптали. Сам знаешь, как тесно там было. Но, конечно, я легко отделался, не то, что ты, – Сема нашел в себе силы хохотнуть.