Другая улица
Шрифт:
Ну а потом она стала появляться. Отец Каэтан особо уточнил: никто не знает точно, через сколько времени после смерти. Может быть, через несколько лет. «Сами понимаете, пан надпоручник, – сказал он, – это ведь не какое-то природное явление, за которым ведут систематические наблюдения ученые, совершенно ничего похожего. Многое пришлось восстанавливать по крохам, по крупицам, когда лет через сорок после смерти панны Беаты здесь вместо умершего ксендза появился отец Ксаверий».
Вот он-то, по словам отца Каэтана, как раз и применил то, что заслуживает названия научного подхода. Скорее всего, просто-напросто от скуки. Человек был молодой, шляхетского происхождения, образованный, знавший языки, несомненно, рассчитывавший на нечто большее, чем убогая парафия в сельской глуши («И
Как он сам писал в своих «Заметках о Голубой Панне», ему пришлось нелегко. Деревенская психология, крестьянский образ мыслей и жизни, пан надпоручник. Даже если знают все поголовно, от старых до малых, разговоров никаких не ведется даже меж своими – ну, разве что на гулянке, когда все выпили изрядно, или меж молодежью, когда хлопцы пугают девушек страшными рассказами… Правда, у священника есть одно несомненное преимущество: ему порой немало интересного рассказывают на исповеди или последнем помазании…
Картина понемногу сложилась следующая. Панна Беата, точнее, Голубая Панна, иначе ее в народе и не именовали, стала появляться на больших дорогах этого и соседнего повятов – в тумане, в рассветном полумраке, в вечерних сумерках. Никогда не представала в виде жуткого чудовища или окровавленного трупа, всегда оказывалась такой, какой ее видел и я: прямо-таки живой обычный человек, очаровательная девушка в синем экипаже, запряженном великолепным конем. Как часто появлялась, отец Ксаверий установить так и не смог, ограничившись формулировкой «полагаю, несколько раз в месяц». Он пытался вывести регулярность, связать ее появления с церковными праздниками, днями недели и даже фазами Луны – но отступился, поскольку, как сам писал, не мог располагать точной статистикой появлений. Одно выяснил точно: в годовщину своей смерти она всегда появлялась на дороге, на том месте.
Никто никогда не слышал, чтобы от нее случился вред гражданским. Это убеждение было стойким и повсеместным. Повстречавшие ее крестьяне или горожане втихомолку клялись и божились, что она попросту проезжала мимо, гордо вздернув голову, не удостоив и легкого кивка. Как всегда случается, многие из «лицезревших» попросту врали – но были и те, кто ее в самом деле видел.
Столь же стойким и повсеместным было другое убеждение – что Голубая Панна охотится на военных. Встретив человека в мундире, очаровательно улыбаясь, предлагает подвезти – и неосмотрительно севший к ней в экипаж бедолага исчезает бесследно. Как не бывало. Велик, конечно, соблазн списать все на фантазии темного мужичья – но отец Ксаверий, по-видимому увлеченный уже не на шутку, отыскал кое-какие небезынтересные факты: за сорок лет в двух повятах бесследно исчезли шестеро военных. Австрийский офицер, решивший поудить карасей на тех самых озерах. Двое австрийских пехотинцев, в разное время оказавшихся на большой дороге вечерней порой. Трое здешних, крестьянских парней-поляков, отслуживших в австрийской армии и возвращавшихся домой. Судя по трем последним, Голубая Панна не делала ни малейших различий меж австрийцами и единокровными поляками, достаточно, чтобы человек был одет в военный мундир. Всякий раз назначалось полицейское следствие, но ни разу не удавалось отыскать ни тел, ни свидетелей, ни следов преступления, ни улик.
Понемногу отец Ксаверий, как явствовало из его бумаг, стал охладевать к своим изысканиям – поскольку с определенного момента не мог уже продвинуться ни на шаг вперед. О чем и писал. Начал понимать: узнать больше, чем он уже знал, вряд ли получится.
(Тут отец Каэтан уточнил: он, конечно, не берется судить безапелляционно, но лично у него создалось впечатление: отец Ксаверий, хотя и не упомянул о том ни словечком, в годовщину смерти Голубой Панны сам ходил на то место. Судя по некоторым
А года через два с половиной отец Ксаверий дождался повышения. Я плохо разобрался в терминах, которые употребил отец Каэтан, но выходило примерно так, как если бы меня из этого городишки с должности командира роты забрали служить в штаб армии. «Заметки» свои отец Ксаверий оставил в архиве парафии – видимо, «исследования» его и в самом деле были не более чем развлечением от скуки, тут же заброшенным, когда судьба оказалась к нему благосклонна и он занял какую-то должность при епископе.
Как обстояли дела в течение следующих сорока с лишним лет, отец Каэтан не смог бы изложить подробно. Поскольку признался честно: у него самого ни разу не возникало желания как-то «исследовать» на манер отца Ксаверия всю эту историю.
– Как бы объяснить, пан надпоручник… – сказал он, не отводя глаз. – Зачем? Есть вещи, существующие независимо от наших желаний и помыслов. Мы просто-напросто не в состоянии на них как бы то ни было повлиять. К чему тогда пустое любопытство? Я не сомневаюсь, что Голубая Панна ездит по дорогам… как и вы теперь, несомненно. И что же здесь можно поделать? Я отслужил в свое время мессу, прося Господа, чтобы он оборвал блуждания неприкаянной души – но это не помогло…
Конечно, кое-что о последующем он все же знал. Не интересовался специально, но знал. Впервые о Голубой Панне он услышал лишь через полтора года после того, как обосновался здесь: один городской хлопец покаялся на исповеди, что «ходил на дорогу поприветствовать Голубую Панну». Это, оказывается, к тому времени среди молодых ухарей, и городских и деревенских, давно сложилась своеобразная традиция: чтобы прибавить себе уважения у приятелей, нужно в известное время бродить по большой дороге, чтобы, если удастся, встретить Голубую Панну, сдернуть шапку и вежливо раскланяться. Отец Каэтан, естественно, потребовал уточнений: о какой такой панне идет речь? А потом в дальнем углу одного из шкафов «архива» парафии отыскал «Заметки» отца Ксаверия.
И повторил: он ничего не вызнавал специально, но кое-что все же залетало в уши. Вроде бы и за эти сорок с лишним лет, предшествовавших его появлению здесь, исчезали военные. Вроде бы и в тех случаях следствие не отыскало ни следов, ни тел. Наконец, за те двадцать с небольшим лет, что он здесь провел, трижды в двух повятах исчезали бесследно военные – в том числе один бесшабашный уланский поручник, который, прослышав о Голубой Панне, поклялся фамильным гербом, что всякую свободную минутку будет проводить на дороге, пока не встретит красавицу и не забросит букет к ней в экипаж. «И, надо полагать, встретил», – без улыбки сказал отец Каэтан, глядя в стол.
В войну в здешних местах пропала бесследно добрая дюжина немцев. Но тут уж, пожимал плечами отец Каэтан, ни о чем нельзя говорить определенно. Поди догадайся, кто из них встретил Голубую Панну, а кто попался партизанам…
– А вот теперь вы, пан надпоручник, – сказал отец Каэтан задумчиво. – Значит, она не успокоилась, неприкаянная душа. И ей по-прежнему все равно, кто перед ней: австрияк, поляк, советский… Лишь бы он был военным.
– Стерва… – вырвалось у меня.
Он наполнил рюмки, покачал головой, сказал задумчиво:
– Неприкаянная душа… Что мы можем знать о той стороне?
Он сделал неопределенный жест, но я его прекрасно понял. Мы выпили и помолчали. Уж не знаю, о чем думал старик, а мне по-прежнему было обидно и горько. Потому что для меня – и это никакие не высокие слова – рухнула прежняя картина мира, атеистическая, материалистическая. Потому что мне было неопровержимо доказано: существует та сторона. Что-то у меня сломалось в душе – и, наверное, до сих пор не встало на место.
– А ведь вы никак не могли знать заранее, вы о ней вообще раньше не знали… – сказал отец Каэтан. – Но и в самом деле неизвестно с каких времен кружит поверье: если военный, повстречав ее, уйдет невредимым, он будет жить долго… И если уж она, вы говорили, так и сказала… Долго будете жить, пан надпоручник.