Другие барабаны
Шрифт:
Хотел бы я знать, как дом относился к своей предыдущей хозяйке. Наверное, не так плохо, раз остановил маятник в кабинетных часах в день ее похорон. Я обнаружил это, когда пошел в кабинет, чтобы остановить часы, поднимавшие в полночь перезвон почище, чем на Беленской башне, — маятник был неподвижен, маленькие гири, похожие на мушкетные пули, болтались на своих цепочках, а стрелки показывали шесть часов вечера.
Мать не могла этого сделать, она весь день лежала в гостиной с мокрым, густо надушенным полотенцем на лбу. Я обходил гостиную стороной, такие молчаливые лежания с тряпкой на голове были мне знакомы и не сулили ничего хорошего. Однажды она пролежала так целый день, а потом встала, взяла на кухне тяжеленный медный уполовник и запустила мне в голову. Правда, это было лет двадцать назад, и, в общем-то, за дело.
У нас тогда гостила подруга бабушки Йоле, толстая жемайтийка, богомольная и вредная, вечерами они с Йоле сидели в столовой и обсуждали войну, любовь и смерть, и еще, кажется, национальный вопрос. Подруге уступили бабушкину спальню, и она там по утрам стояла на коленях перед деревянной фигуркой святого Микалоюса с воздетой к небесам рукой. Я несколько раз прислушался, но разобрал только имена и melsk uz mus, nusidejelius. Потом она отправлялась в костел, каждый раз пеняя бабушке на маловерие, а вернувшись, принималась обедать и обедала целый день, дотемна.
Ради жемайтийки бабушка стелила на стол крахмальную скатерть, и мне не разрешали за ним рисовать, и вообще велели держаться подальше от столовой, моей любимой комнаты с широким полосатым диваном и радиоприемником ВЭФ, который я довел до совершенства. Впрочем, гостья меня почти не замечала, однажды только дала легкий подзатыльник, сопроводив его невнятным бурчанием насчет полукровки-волколиса.
Этого волколиса я весь день забыть не мог, даже в словаре посмотрел, а вечером зашел в спальню и быстро собрал немудреное устройство, спрятав проводки и лампочки от новогодней гирлянды в бумажных розах, которыми святой был обложен сверху донизу. Когда жемайтийка встала на колени и завела свою горестную песнь, розы вспыхнули алым пламенем, замигали, будто потолок деревенской дискотеки, а святой Микалоюс запел голосом Мюррея Хеда:
And all the good you've done Will soon be swept away You've begun to matter more Than the things you say.Гостья свалилась в обморок, уж не знаю, настоящий или притворный, а потом потребовала тотчас проводить ее к поезду, бабушка, не говоря мне ни слова, разбила мою копилку и отправилась с подругой в кафе «Гандрас», в копилке было двенадцать рублей, так что им хватило на целое блюдо пирожных. Про мать я уже рассказывал. От медной ручки уполовника у меня остался шрам на лбу, ты его видела, а если бы чуть левее и ниже, то и глаза бы недосчитался. Славный был бы у тебя муж — одноглазый, как Один, только без мудрости, обретенной взамен.
— Итак, вы вернулись из галереи без добычи и стали искать встречи с подельником. А что, собственно, вы собирались ему предложить? — сегодня адвокат пришел с опозданием и начал с вопроса, записанного на ресторанной салфетке. Похоже, ему надоело меня подкармливать, а может, кусок в горло не лезет в этих стенах, особенно теперь, когда от сырости на них выступила плесень. В прошлом году в это самое время я грелся на ступеньках площади Коммерсиу, щурился от солнца и смотрел на сияющую черную тину, принесенную приливом. Каждое утро я сидел там после пробежки, допивая сок из фляги, потом шел домой вдоль гаражей и доков, сворачивал налево возле разорившейся парикмахерской Альмейды, потом — направо возле пожарного крана, начисто снесенного грузовиком (ленивые бомбейрос так и не поставили новый), потом открывал зеленую дверь с решеткой, похожей на окошко исповедальни, и входил в свой дом.
Было так жарко, что я устроил на крыше душ из поливального шланга и дырявой банки от бисквитов — трава на том месте, где я мылся, к лету была по колено, в ней завелись жадеитовые жуки неизвестной породы. Все лучше, чем муравьи, взявшие меня приступом позапрошлой весной, этих я веником выметал из спальни, пока Байша не спохватилась и не засыпала весь дом анисом и борной кислотой.
— Как можно искать встречи с человеком, если не знаешь ни почты, ни телефона! — я наткнулся на взгляд адвоката и понял, что пауза затянулась. — Я ждал звонка, но они все пропали, будто в землю ушли, и я крепко занервничал. Через неделю Ласло прислал человека с пистолетом и деньгами, на словах велел передать, что это — плата за услугу и за молчание. Выглядел посланник, как ни странно, довольным, а когда я спросил его, где Додо, засмеялся и показал на потолок, улетела, мол. Я положил банкноты в конверт, чтобы отнести утром в банк и заткнуть долговую дыру, а наутро ко мне явилась полиция и началась совсем другая история. Эй, вы меня слушаете?
Адвокат, который клюет носом в комнате для свиданий, ни на что не годен, он не просто не верит в то, что я говорю, — ему тошно, как в утреннем борделе, среди неумытых девок! Я честно пытался начертать схему на одной из его салфеток; рисовал коттедж на берегу моря, дом на Терейро до Паго и эшторильскую галерею, соединял их стрелками и рисовал красные тревожные кружки.
— Вот как они это сделали, понимаете? Меня послали в курортную зону, чтобы я засветился, пообедал в кафе, посидел в парке Палацио, одним словом — чтобы я походил по размеченным мелом дорожкам, как актер на репетиции. Мне принесли ключ от несуществующей скважины, и я подумал, что кто-то допустил ошибку, бывает. Но это не было ошибкой!
— Разумеется. Они водили вас за нос.
— Я мог передумать, плюнуть на указание мадьяра и вернуться в Лиссабон. Но я послушно пошел в галерею и тем самым лишил себя алиби. Вы не поверите, но одной из причин было желание выложить коралловую цепь на стол перед Лютасом и похвастаться своим мастерством. Я ведь был уверен, что он приедет в «Ди Маре», чего бы ему не приехать, раз пообещал.
— А зачем затевать весь этот балаган с галереей, когда довольно оставить ваш пистолет возле трупа? — адвокат пожал плечами. — Во всем городе с трудом наскребется трое-четверо литовцев, и почти у всех криминальное прошлое. Очевидно, что это они палят друг в друга из допотопных «Дикарей». Рауба — ваш знакомый, оружие взято из вашего дома, экспертиза это доказала, оставалось только вытащить вас на это время в безлюдное место и лишить таким образом алиби.
— Я бы не поехал с ними в безлюдное место! В одном безлюдном месте я уже был и весь вечер любовался перемазанным вишней трансвеститом на экране. Если бы мне просто угрожали, я бы заупрямился. Поэтому мне показали приманку, вроде той, что Тор повесил на крючок, когда поймал Мирового змея.
— И что же было этой приманкой? — его сонные глазки немного расширились.
— Бычья голова с оторванными рогами.
— Я о вашей приманке говорю, сеньор Кайрис.
— Да кража же! Понюхайте, сколько чистого адреналина в этом плане: идти по карнизу зимней ночью, красться мимо охранника, отпиливать руку деревянному тореро, прыгать из окна. Приманкой могло быть что угодно — золотые фалары со сбруи сарматского вождя, помпейский сердолик, микенский перстень с печатью. Ласло просто посмотрел в газету и ткнул пальцем в первую попавшуюся галерею, где проходила выставка. И теперь я не могу объяснить полиции, где провел два с лишним часа. Если бы у меня хватило ума хоть что-нибудь украсть!
— Украсть? Вам мало трех статей, по которым предъявлено обвинение?
— Тогда я мог бы доказать, что не был в это время возле Кабо да Бока.
— Раубу застрелили в одиннадцатом часу ночи. Вы утверждаете, что в это время были в галерее и отключали систему слежения?
— Не совсем. В это время я сидел в темноте, в кабинете хозяина и смотрел на сейф, который нельзя было открыть ключом. А спину мне массировали кожаные валики.
— Допустим, — адвокат поднял палец. — А потом вы вдруг спохватились и выпрыгнули из окна? Трудно поверить в это, assim como трудно поверить в то, что вы остались незамеченным, ведь вы далеко не профессионал. Вы дилетант, сеньор Кайрис, даже врать как следует не научились.