Другое детство

Булычев Кир

– Не надо! – кричал Коля.

Он больше не кричал, потому что зверь повалил его и наступил лапами на плечи.

Я все видел. Я все видел, как будто мое лицо было в сантиметре от Колиного, но я ведь уже залез к потолку и переползаю на технический этаж. И сейчас закрою люк, потому что мне страшно глядеть вниз. Я даже понимаю, что зверь сейчас убьет Колю, и я хочу закричать на зверя, чтобы он ушел, но не смею кричать, вдруг зверь умеет взбираться по лестницам? А почему бы ему и не взбираться?

Важнее было догадаться, как выбраться

отсюда.

Наверное, по техническому этажу.

Как страшно хрипит Коля Журун.

Согнувшись, чтобы не удариться о провисающие кабели и мокрые трубы, я побежал прочь от люка. Я пробежал немного, может быть, шагов десять, споткнулся о лопату.

И почему-то остановился возле лопаты.

Наверное, проходили секунды, но во мне так быстро тикали собственные часы, что настоящее время двигалось гораздо медленнее.

Я подумал, что мне надо возвращаться домой, и представил себе, как вечером позвонит встревоженная бабушка Коли Журуна. Она у них в семье воспитывает Колю. Мама всегда на работе, у нее своя жизнь, театр, декорации… Почему я об этом думаю? Потому что я не знаю, что сказать бабушке. Наверное, сейчас мне надо выбираться отсюда – и сразу звонить в милицию. Но что сделает милиция? Они и не поверят мне…

Я им скажу, что собака вырвалась из клетки.

А почему я здесь оказался?

Лучше молчать.

Но бабушка будет спрашивать. Что я ей отвечу? Ведь Кольку все равно найдут и удивятся, почему я забрался в люк и убежал, а Коля не убежал.

Я сообразил, что стало светлее.

Потому что я вернулся к люку.

Как это случилось – не представляю.

Я очень спешил, меня подгонял голос бабушки Журуна, Полины Васильевны, такой маленькой и аккуратной, она всегда меня поила чаем, даже если мне не хотелось…

Никакого зверя внизу не было.

Так мне в первое мгновение показалось.

Коля лежал на полу, плащ в клочья – почему-то я подумал, что плащ – это главная Колина гордость, как он будет без него?

Я стал спускаться по лестнице, держа в правой руке лопату. Лопата была тяжелая.

А в ушах звучал знакомый голос:

«Не надо, не спускайся, уходи. Уходи. Никто не знает, что ты здесь. Уходи поскорее».

– Коль, – позвал я.

Журун не шевелился, его голова была окружена черной кровью – я не сразу понял, что это кровь, но когда спустился с лестницы, то догадался.

И в тот момент, когда моя нога коснулась пола, раздался знакомый уже рев. Вой. Хрипение… Я не могу назвать точно этот звук, но он всегда будет мне сниться.

Где лопата?

Лопата у меня в руке.

А он несется на меня – черное пятно… серое пятно…

Я сначала выставил лопату перед собой и тут же понял, что он ее отбросит, а может, и вышибет из моей руки. И тогда я рискнул. Я занес лопату, и, когда он, прыгнув, уже подлетал ко мне, я рубанул лопатой ему по груди или по морде – не знаю. Я рубанул, как рыцарь мечом.

У меня удачно получилось.

Наверное, от страха.

Я потом уже рассмотрел.

Я попал ему по морде, я располосовал ему щеку – от уха до пасти.

Ему было больно, но, конечно же, зверь был жив – разве так его убьешь?

Он взвыл.

И тут собаки хором – визгом, лаем – откликнулись на его вой.

А я догадался, что у меня есть болельщики, как у гладиатора. Знаете, были такие древнеримские бойцы, они сражались на арене, а среди них был борец за простой народ, революционер Спартак. Они бились до крови и первой смерти, а на трибунах, как на футболе, сидели болельщики.

Зверь кинулся на меня, а я отбивался лопатой, как король Артур мечом.

Я еще раза два по нему врезал, а он тоже успел меня тяпнуть за ногу.

Я думал, что он упадет, он пополз прочь, ему, видно, и на самом деле было так больно, что расхотелось сражаться.

Он отползал, волоча неподвижные задние лапы, а я думал: он же небольшой, ну, чуть побольше овчарки, а может, и меньше, но только мускулистый, а шерсть на нем клочьями и разноцветная.

Наверное, это не собака, а гиена.

«Что ты наделал? – укорял меня голос в ушах. – Это же был твой верный слуга, тебе такого больше не отыскать. Как ты смел убить этого слугу?»

– Я не знаю, – сказал я. – А он убил Колю?

«Какой там Коля! – рассердился голос. – Нам он не нужен».

– А мне нужен.

«И тебе не нужен, пошли отсюда, пока кто-нибудь на шум не заявился».

– Отстань, – ответил я неизвестно кому и положил лопату поближе к правой руке.

Я наклонился к Журуну.

Собаки лаяли как безумные, словно звали на помощь милицию.

Голова Коли была откинута назад, на шее красная полоса, откуда лилась кровь – непонятно. И непонятно, живой ли Коля.

Собаки взвыли! Закричали…

Я послушался их – я понял их предупреждение. Я успел поднять лопату, но вот не обернулся – голову не повернул, – он ударил меня в спину, и я упал вперед.

И он схватил меня за плечо – наверное, он хотел схватить сзади за шею, а попал зубами в плечо.

Но у меня пропал страх.

Страх тоже умирает, потому что он копится в мешке, а мешок заталкивается тебе в глотку. Мешок надувается и лопается. Страх наружу… Это я потом сочинил, потому что в подвале я ни о чем таком не думал. Я был очень простой, как инфузория туфелька. Опасность справа – сжимаемся, опасность слева – сжимаемся с другой стороны.

Я выкатился из-под зверя.

Я оперся о ручку лопаты, чтобы вскочить, но вскочить было нелегко, потому что зверь повис у меня на плече – тяжелый, как мешок с картошкой, – а вот больно мне в тот момент не было. Мне потом больно стало.

Я не вскочил, а только встал на колени.

А Коля застонал – я наступил на него коленкой.

Он был жив!

Я так обрадовался, что стряхнул зверя, и он упал на спину и стал переворачиваться – у меня в глазах все двигалось, как в замедленном фильме.