Другой Аркадий Райкин. Темная сторона биографии знаменитого сатирика
Шрифт:
В этом монологе было перечислено множество нелепостей советской жизни. Сам Райкин с большинством из них никогда не сталкивался, а лишь знал понаслышке (ту же дефицитную печень трески ему наверняка доставали через «заднее кирилицо», да и за квасом в очереди он вряд ли стоял – пропустили бы без очереди). Однако описывал и изображал все эти нелепости артист так естественно, что простые зрители ни в чем не видели подвоха.
Кстати, фраза «Так хорошо, аж плохо», ушла в народ. А чуть позже она станет квинтэссенцией того, что произойдет с большинством бывших советских граждан после развала Союза: им станет «так хорошо, аж плохо». Они так «накушаются» вожделенного капитализма, что внезапно… затоскуют по социализму. Пусть даже такому несовершенному, каким был социализм брежневского розлива.
В монологе «Давать – не давать» (автор – Леонид Натапов) Райкин играл взяткодателя, который мучается проблемой: давать взятки или не давать, а если давать, то кому и сколько? По его мнению: «Все люди на свете, все человечество делится
И опять же в нашей нынешней российской капдействительности эта мечта осуществилась. Постсоветская Россия превратилась в страну почти поголовной коррупции, где взяточничество уже не является преступлением – за него почти перестали сажать в тюрьму и наказывают штрафами. То есть произошло то, что и должно было произойти: воры, развалившие СССР и взявшиеся построить новую Россию, сделали все возможное, чтобы обезопасить себя от попадания на нары. Следующим этапом этого процесса будет взимание штрафов с насильников, аферистов, а то и вовсе убийц. Пускай раскошеливаются, если хотят остаться на свободе.
Итак, спектакль «Зависит от нас…» («Дерево жизни») Райкин показывал в московском Театре эстрады осенью – зимой 1976 года: в октябре (с 4-го) – декабре (до 19-го). В месяц давалось порядка 20 спектаклей, то есть всего было дано около 60 представлений.
Думаю, читателю наверняка будет интересно узнать, какие еще юмористы выступали в те дни с концертами (пусть и сборными, а не сольными, как у Райкина) на столичных сценах. Это были: Геннадий Хазанов (концерты во Дворце спорта в Лужниках, в Театре эстрады, в ГЦКЗ «Россия»), Евгений Петросян (в Театре эстрады), Борис Владимиров (Авдотья Никитична) и Вадим Тонков (Вероника Маврикиевна) (в Театре эстрады), Геннадий Дудник (в Кремлевском Дворце съездов), Клара Новикова (в ЦДКЖ, кинотеатр «Октябрь»).
Кстати, звезда последней засияла на небосклоне советской юмористики именно во второй половине 70-х. До этого она жила и работала в Киеве, в «Укрконцерте», но после того как в октябре 1974 года Новикова разделила 1-ю премию на V Всесоюзном конкурсе эстрады с Геннадием Хазановым, ей была открыта дорога в Москву. Благо она еврейка и могла получить хорошую поддержку от московских соплеменников. Тем более что женщин-юмористов и тогда было не густо. Короче, летом 1975 года Новикова отправилась покорять Москву. Среди авторов, писавших ей миниатюры, был Вениамин Сквирский – тот самый, который работал и с Райкиным. А вот другой драматург-соплеменник – Михаил Жванецкий – Новиковой так ничего и не написал, хотя она была не прочь исполнять его вещи. Но всему виной оказалось «неправильное» поведение артистки. Что это значит? Вот как об этом вспоминает сама артистка:
«В то лето в Москву приехал Жванецкий… И каким-то образом я сговорилась, что приду к нему в гостиницу. В те дни в Москву как раз приехал мой тогдашний муж, Новиков – он уже не только звонил, но и приезжал, по-прежнему настаивая, чтобы я возвратилась в Киев. Приезжая, Виктор не отходил от меня и, когда я направилась к Жванецкому, остался ждать меня около «России».
Было утро. Жванецкий встретил меня в пижаме, а в другой комнате была разостлана постель. Он налил мне водки и сказал: «Давай выпьем на брудершафт». Мы выпили, а в голове у меня было, что внизу меня ждет Новиков и я приехала к автору за текстами… И говорила все время: «Меня внизу муж ждет».
Жванецкий потом долго напоминал мне: «А у нас с тобой была возможность, но ты не захотела, чтобы другие отношения сложились…»
С 1976 года Новикова уже вовсю выступала в сборных концертах в Москве с разными артистами: с Геннадием Хазановым, Борисом Владимировым и Вадимом Тонковым. Заметим, что она была чуть ли не единственной женщиной среди скопища мужчин-юмористов. Но ее роднило с ними то, что она тоже была еврейкой, а это было немаловажным фактором – он помогал выжить хрупкой женщине в весьма циничном и жестком эстрадном мире.
О том, какую поддержку евреи оказывали друг другу, существует множество свидетельств. Если брать пример Новиковой, то здесь на память приходит следующее. Например, первый печатный материал о ней должен был появиться в популярном журнале «Юность», который возглавлял ее соплеменник – писатель Борис Полевой. А писать заметку должен был завлит эстрадной мастерской, где училась Новикова, Ефим Захаров. Однако материал не появился. Почему? Дело в том, что именно тогда Новикова закрутила роман с руководителем отдела «Юности», где должен был быть напечатан материал о ней (в разделе «Дебюты»), Юрием Зерчаниновым, и тот счел неэтичным давать публикацию о близком ему человеке. Таким образом, материал так и не вышел, зато Юрий и Клара поженились.
Заметим, что Клара Новикова была в ту пору не единственной женщиной-юмористкой на советской эстраде. Не менее популярна была и Раиса Мухаметшина. Она работала в жанре пародии, безукоризненно имитируя голоса многих популярных артисток (Т. Доронина, Л. Гурченко, Э. Пьеха, Б. Ахмадулина и др.). Именно с этим «набором» она выступила на Всероссийском конкурсе артистов эстрады (1973) и завоевала звание лауреата. Как пишет искусствовед Е. Захаров:
«Мухаметшина умеет подметить творческие особенности своих персонажей (в том числе и недостатки) и артистично, с веселой иронией передать манеру их исполнения. Ее пародии сделаны в форме музыкальных фельетонов, они имеют свою тему и сюжетную линию…»
Но вернемся к Аркадию Райкину.
В январе 1977 года его гастроли в Москве были продолжены: в Театре эстрады по-прежнему шел спектакль «Зависит от нас…» («Дерево жизни»). Представления продлились до 23 января. А шесть дней спустя знаменитая актриса Театра имени Моссовета Фаина Раневская записала в своем дневнике следующие строчки: «У меня сегодня день особый, счастливый день. Сейчас звонил Аркадий Райкин, а он ведь гениальный. Он сказал, что хотел бы что-то сыграть вместе со мной. Горжусь этим, очень горжусь. Что-то, значит, хорошее во мне есть – в актрисе…»
Правда, эта история так ни во что и не вылилась – Райкин и Раневская в совместной работе так и не встретились. Зато они продолжали дружить и порой пересекались в одних компаниях, где с ними иногда происходили поистине анекдотические истории. Вот лишь одна из них в изложении В. Кассиля:
«Многие годы Татьяна Николаевна Тэсс 25 января отмечала Татьянин день. Приходили самые близкие друзья, и Райкины, если в это время они были в Москве, бывали обязательно. В один из Татьяниных дней в отдельной комнате ресторана Дома журналистов собралась небольшая компания. Если память мне не изменяет, были М. В. Куприянов с супругой, Райкины, Ф. Г. Раневская. В этот вечер Фаина Георгиевна была в особенном ударе и буквально царила за столом. Один рассказ сменялся другим, перед восхищенными слушателями появлялась то квартирная хозяйка, у которой Раневская снимала комнату в Одессе, то прославленная балерина Е. В. Гельцер, то создатель Камерного театра Таиров, то сатирик-ассенизатор и девица легкого поведения из Львова, то режиссер Завадский. Все сидели, как говорится, развесив уши, и даже почти не дотрагивались до еды. Это очень беспокоило добрейшего Юрия Владимировича Лакшина, мужа Т. Н. Тэсс, но прервать Фаину Георгиевну никто не решался, да и не хотел.
Уходили мы из Дома журналистов последними, в вестибюле уже никого из посетителей не было, только гардеробщицы. И вот, когда все одевались, одна из них подошла к Райкину, поклонилась ему в пояс и, неожиданно встав перед ним на колени, громко сказала: «Аркадий Исаакович, вы даже не представляете, как я счастлива, что вижу вас сегодня! Во время войны я была радисткой, меня забросили в Берлин, и только однажды я испытала такое счастье – это когда в Берлин вошли наши!» Райкин смутился невероятно. Бормоча что-то, он пытался сначала поднять женщину, а когда она хотела поцеловать ему руку, спасся бегством. На улице расстроенный Аркадий Исаакович сказал: «Боже мой, и это при такой великой актрисе! Какой позор!» Вечер для него казался совершенно испорченным…
Была какая-то тихая, немного морозная, но светлая ночь. Было уже поздно, о том, чтобы поймать такси, нечего было и думать. Все пошли сначала проводить Раневскую, которая жила недалеко, в Южинском переулке, а потом Райкиных. Мы с Аркадием Исааковичем, поддерживая под руки Фаину Георгиевну, отстали от остальных и не спеша шли по Бронной. Раневская продолжала шутить и строила какие-то планы совместных выступлений с Райкиным, который довольно угрюмо молчал. И вдруг мы увидели, что нам навстречу бредет слегка подвыпивший молодой человек. Увидев, кто идет, он остолбенел, а затем подбежал и начал как-то подпрыгивать вокруг. При этом он размахивал руками и громко восклицал: «Раневская! Райкин! Оба сразу! Быть не может! Райкин! Раневская! Да мне никто не поверит! Ой, дайте мне скорее ваши автографы, а то и жена не поверит!» С этими словами он вытащил из полушубка какую-то маленькую гипсовую масочку. Все начали шарить по карманам, и как на грех ни у кого не оказалось ни ручки, ни карандаша. Парень страшно расстроился, но делать было нечего, и, попрощавшись, он отправился своей дорогой.
Но не успели мы пройти несколько десятков шагов, сзади послышался топот. Весь расхристанный, со сбившейся шапкой, нас догнал этот парень. В руке он держал огрызок непонятно как добытого карандаша. Снова была извлечена масочка, Раневская и Райкин расписались на ее оборотной стороне. После этого Фаина Георгиевна своими руками поправила на парне шапку, замотала ему шею шарфом и, застегнув на нем полушубок, сказала басом: «А теперь, молодой человек, ступайте к жене, а то она вас заругает». И тогда парень схватил руку Раневской, прижал ее к своей груди, затем к губам и торжественно проговорил: «А вы, товарищ Раневская, не только артистка замечательная, но, оказывается, и человек хороший!» – и ушел. Райкин сразу развеселился, настроение у него исправилось и, доведя Фаину Георгиевну до ее подъезда, расцеловался с ней, повторяя: «Не только артистка замечательная, но и человек хороший! Никогда бы не поверил такому! Но ведь народ утверждает!» Раневская улыбалась своей неповторимой улыбкой…»