Другой дом
Шрифт:
— Не вижу. Может, она ведет ее за руку. — Он снова подошел к Розе и спросил: — Вы считаете, что мне следует поговорить с ней прямо сейчас?
— Прежде чем она увидится с Полом? — Роза подняла на него глаза; на секунду всем ее существом завладело мучительное беспокойство. — Я оставлю это решение за вами — ведь это вы не уверены в том, не опасно ли будет ваше вмешательство. Я полагаюсь в этом на ваше здравомыслие, — сказала Роза. — Я полагаюсь на ваше чувство чести.
— На мое чувство чести? — Тони тряхнул головой, недоумевая: какое, черт возьми, отношение имела ко всему этому его честь?
Роза продолжала говорить, не обращая на него внимания.
— Только я думаю, что, поговорите вы с ней или нет, она примет его предложение. Боже правый, она должна принять его! — воскликнула Роза с чувством.
— Как вас волнует ее ответ! — рассмеялся
— Поволнуйтесь и вы, и тогда все получится!
Они постояли с минуту, глядя друг на друга, и за это время каждый прочел во взгляде другого больше, чем когда-либо прежде. Но когда Роза вновь заговорила, накал страстей в ее голосе вдруг сменился чарующей мягкостью.
— Тони Брим, я доверяю вам.
Она произнесла эти слова так, что Тони залился краской.
Однако ответил он миролюбивым тоном, вновь засмеявшись:
— Уж я надеюсь, моя дорогая Роза! — И спустя мгновение добавил: — Я с ней поговорю. — Он снова бросил взгляд на петляющую тропинку, которая вела к мосту, но Джин еще не показалась из зелени кустарника, обрамлявшего дорожку. — Если Эффи с ней, вы заберете малышку?
На лице Розы появилось недоброе выражение; по некотором размышлении она заявила:
— Боюсь, я не могу этого сделать.
Тони не скрыл раздражения.
— Боже правый, вы бежите от бедного ребенка как от огня!
В этот момент на тропинке показалась Джин; Эффи с ней не было.
— Я никогда не заберу ее у нее!
И Роза Армиджер отвернулась.
XIX
Тони пошел навстречу своей вестнице, которая, заметив, как Роза покидает сад, торопливо окликнула ее.
— Мисс Армиджер, не будете ли вы так любезны сходить за Эффи? Она была не готова, — объяснила она, поднимаясь по склону вместе с Тони, — и я не стала дожидаться, потому что обещала Полу встретиться с ним.
— А его, как видите, здесь нет, — заметил Тони, — это он так некрасиво заставляет вас ждать. Но ничего страшного; вы подождете со мной. — Он посмотрел на Розу, когда они поравнялись с ней. — А вы сходите и приведете ребенка, как наша Джин просит, или такой поступок тоже, и даже больше, чем прочие, идет вразрез с вашими загадочными принципами?
— Вы должны извинить меня, — обратилась Роза напрямую к Джин. — Мне необходимо написать письмо. Сейчас или никогда: мне нужно успеть отправить его со следующей почтой.
— В таком случае не смеем вас задерживать, — откликнулся Тони. — Я сам схожу, как только вернется Пол.
— Я тотчас же отправлю его к вам.
И Роза Армиджер чинно удалилась.
Тони проводил ее взглядом и воскликнул:
— Ей-богу, она как будто сама себе не доверяет!..
Он оборвал свою фразу щелчком пальцев, и Джин удивленно переспросила:
— Не доверяет в чем?
Тони замялся.
— Да так, ни в чем! Малышка в порядке?
— В полном. Но великая и ужасная Горэм постановила, что сначала ей надлежит съесть свой обычный полдник, и Эффи в огромном слюнявчике поверх всех своих лент и оборок только приступила к этой чрезвычайно торжественной трапезе.
Тони не сдержал удивления.
— Почему ей было не съесть свой полдник тут?
— Этот вопрос вам стоит задать великой и ужасной Горэм!
— А вы сами ее не спросили?
— Я поступила умнее: я угадала ответ, — сказала Джин. — Она не доверяет нашей кухне.
Тони рассмеялся.
— Она опасается ядов?
— Она опасается «конфет и пирожных».
— «И сластей всевозможных»? Да, здесь и впрямь довольно всевозможных сластей! Что ж, предоставьте тогда бедную малышку — вы ведь все делаете из нее маленькую принцессу — ее кухарке и «дегустатору», как того требует строгий королевский протокол, и погуляйте со мной, пока Пол не придет за вами. — Тони взглянул на часы и окинул взором раскинувшийся перед ними сад, где неподвижно темнели тени деревьев и долгий летний день наливался зноем. — Здесь так спокойно, а у нас еще полно времени.
Джин согласилась так тихо, что ее шепот был похож на дуновение ветерка.
— Полным-полно. — В ее словах звучала такая умиротворенность, будто в этот чудный день само время остановилось, чтобы угодить Тони Бриму.
Тони и Джин прошли несколько шагов, но он снова остановился, чтобы задать ей вопрос:
— Вам известно, чего Пол хочет от ваc?
Джин на мгновение опустила глаза на траву у себя под ногами.
— Думаю, да. — Она без стеснения, с неожиданной серьезностью посмотрела
— Да, мне только что об этом поведали.
— Мисс Армиджер?
— Мисс Армиджер. А ей, судя по всему, сказал об этом сам Пол.
Девушка не скрыла легкого недоумения.
— Почему он сказал ей?
Тони замялся.
— Потому что она так располагает к себе, что с ней хочется делиться сокровенным.
— С ней хочется делиться сокровенным, потому что она тут же делится этим с кем-то еще? — спросила Джин, слабо улыбнувшись.
От этой слабой улыбки у Тони защемило сердце; даже после четырех лет знакомства он так и не смог к ней привыкнуть — каждый раз щемило, как впервые. Они познакомились одним незабываемым днем, и началось с того, что, не успел он открыть глаза и увидеть ее, как ему сразу страшно захотелось забыть, в каком положении находился он при этой первой встрече, а именно лежа на софе у себя в холле. Судя по тому, как он иной раз глядел на нее, он до сих пор все никак не мог на нее насмотреться, до конца ее разглядеть: процесс постепенного завороженного узнавания пока так и не уступил места уверенному знанию и привычке. А привыкнуть к объекту своего изучения он не мог потому, что сам объект этот постоянно менялся. Тони и по сей день порой казалось, что он все еще лежит на той софе, ибо он боялся резким движением прервать метаморфозы, происходившие в предмете его наблюдений, нарушить непредсказуемое чередование, в ходе которого то в ребенке вдруг проступала женщина, то во взрослой женщине проглядывал сущий ребенок. Эти метаморфозы не имели ни начала, ни конца, и наблюдать за ними можно было с неустанным любопытством. Пугливый ребенок становился высокой стройной нимфой, будто плывущей на облаке, но уловить явственный момент этого преображения никак не получалось. Будь это возможно, он бы ответил на него каким-нибудь своим соответствующим превращением, хотя и тешил себя приятной надеждой — до сих пор ничем не омраченной, — что, будучи свидетелем этих занятнейших в своей текучести перемен, он как раз волен не меняться, оставаться прежним и продолжать испытывать к ней банальную и вполне невинную симпатию. Ему казалось, что ни к кому из тех, кто прежде ему нравился, он не испытывал таких приятных, необременительных чувств — а у мужчины его возраста не раз и не два бывали, как он их небрежно именовал, «заурядные» вспышки любовной лихорадки. Его не волновало, какое пламя может разгореться от этой конкретной искры; он никогда не задавался вопросом, к чему может привести его симпатия к мисс Мартл. Она не могла привести ни к чему — так было предрешено. В силу удачного стечения обстоятельств возникло удобное положение, которое позволяло удерживать все в рамках, делало их близкие отношения приемлемыми и публичными, так что их можно было не прятать за закрытыми дверями, не делать из них тайны — положение это ограничивало их арену, если можно так выразиться, преддверием храма дружбы, которое открыто ветрам и залито солнцем, и запрещало даже мечтать о том, чтобы проникнуть в его сумрачное и тесное нутро. Тони сурово говорил себе, что достичь какой-то цели можно, только если к ней проложен реальный путь. Он и сейчас помнил так, будто это случилось вчера, о жестокой просьбе — столь странной и удручающей, но вместе с тем трогательной, — одним махом отрезавшей ему все пути и превратившей его жизнь в тупик, что, не ищи он для нее скорее философской, чем сатирической аналогии, он сравнил бы ее с пустыней. Он ответил на вопрос своей спутницы о надежности Розы как доверенного лица, успокоив себя тем, что эта ее особенная улыбка — всего лишь еще одно свидетельство ее превосходного природного чутья. И это чутье, благодаря которому разговор с нею никогда не становился пошлым и поверхностным, подсказывало ей, что сейчас вернее всего будет занять среднюю позицию между обеспокоенностью и смирением.
— Если бы мисс Армиджер не сказала мне, — заметил он, — я бы ничего и не узнал. А знать о таком деле мне, конечно, хотелось бы.
— Но почему мисс Армиджер хотела, чтобы вы об этом знали? — спросила Джин.
Тони снова двинулся вперед.
— У нее были на то причины. Одна из них — ее симпатия к Полу, которая и побуждает ее желать ему наивысшего возможного счастья. Она подумала, что, поскольку и я питаю симпатию к одной юной леди, то, вполне естественно, должен желать ей того же и что, намекнув ей о такой возможности, — рассмеялся Тони, — я, быть может, смогу заодно замолвить словечко за этого славного юношу, чтобы облегчить ему задачу.