Другой дом
Шрифт:
— Вы о мисс Мартл?
— Нет, не о мисс Мартл.
— Тогда я могу уехать. Она и правда в безопасности.
— Спасибо, — сказал Тони и убрал руку.
— Что до особы, о которой вы говорите, то если вы обещаете… — Деннис замялся.
— Она в безопасности, — повторил Тони.
— Это все, о чем я вас прошу. Доктор позаботится об остальном.
— Я знаю, что будет делать доктор. — Тони на миг замолчал. — А что будете делать вы?
Деннис помедлил с ответом, но в итоге все же заговорил.
— Все что угодно, кроме женитьбы на ней.
Во взгляде Тони на мгновение вспыхнуло восхищение и тут же погасло.
—
— Я и сам ничего не понимаю — знаю только, что вокруг меня сущий кошмар, где я — это не я, она — не она, вы — не вы и все кругом — не те. Когда-нибудь, надеюсь, я проснусь, но пока…
— Впереди еще много кошмаров? О, сколько угодно! — взволнованно произнес Тони.
— У меня, не у вас. Для вас худшее позади, — прямолинейно заметил его собеседник.
— Позади? Теперь, когда вся моя жизнь пущена под откос?
В секундном молчании Видала чувствовалась какая-то непоколебимая твердость.
— Это вы сейчас так думаете!.. — Затем он добавил, уже мягче: — Я понимаю, до чего вам сейчас все омерзительно.
На лице Тони отразилась неизбывная мука; его воспаленные глаза наполнились слезами.
— Она убила… она замучила мою дочь. И сделала это, чтобы обвинить во всем Джин.
Он вновь поднял взгляд на Денниса, который воскликнул с простодушной серьезностью:
— Бедная девочка! Славная, добрая девочка!
Поддавшись внезапному порыву, который настолько не вязался с прозвучавшей в его последних словах растроганностью, что мог показаться почти диким, он крепко сжал плечо Тони.
— Она топила ее. Держала под водой. А после бросила там.
Оба побледнели, взглянув друг на друга.
— Я теперь бесчестный человек, — произнес Тони, — все будут считать меня бесчестным.
Деннис надолго замолчал, будто выражая таким неловким образом свое согласие со сказанным, но после все же выдавил из себя, уже другим тоном:
— Всему виной ее страсть.
— Всему виной ее страсть.
— Она любит вас!.. — выпалил Деннис, хоть эти слова и не имели никакого значения перед лицом страшной действительности.
— Она меня любит! — Отражение этой простой и чудовищной истины застыло на лице Тони. — И вот что из этого вышло: ее злодейство, мое молчание. Своим молчанием я покрываю преступление и умножаю жестокость — и я всегда буду ненавидеть себя за это. Но я хотя бы вижу все как есть, и я сдержу слово, что дал ей в первые минуты, обезумев от ужаса. Как я решил тогда, так пусть и будет.
— Я знаю, что вы решили, — сказал Деннис.
Тони удивился.
— Так вы с ней говорили?
Деннис ответил не сразу.
— Я знаю об этом от доктора.
— Ясно… — Тони на мгновение задумался. — Полагаю, она…
— Не станет об этом распространяться? Можете положиться на меня! — Деннис снова протянул ему руку. — Прощайте.
— Вы заберете ее с собой?
— Сегодня же.
Тони не разрывал рукопожатия.
— Ее отъезд чем-то поможет Рэймиджу?
— Все сходится. Три часа назад я приехал за ней.
— То есть это будет выглядеть, как будто вы всё спланировали заранее?
— Да, ради того, о чем она объявила вам. Ради союза наших любящих сердец! — ответил Деннис Видал.
Он подошел к дверям, ведущим в холл, но Тони остановил его.
— Так я ничего не могу для вас сделать?
— Все уже сделано. Мы помогли друг другу.
Все
— Я имею в виду, потом, когда ваши трудности останутся позади.
— Они не останутся позади никогда. Вернемся к этому, когда вы сами будете счастливы.
Бескровное лицо Тони приняло удивленное выражение.
— Разве я могу… хоть когда-нибудь?..
Не успел он договорить, как распахнулась дверь, за которой прежде скрылась миссис Бивер, и их глазам предстала Джин Мартл. Деннис предпочел ретироваться.
— Спросите у нее! — бросил он с порога.
XXXII
Она бросилась к Тони, причитая:
— Мне нужно с вами поговорить — нужно поговорить! Но как мне теперь смотреть вам в глаза? Простите ли вы меня когда-нибудь?
Он сразу же подхватил ее, и в мгновение ока пропасть, разделявшая их, исчезла: он протянул руки ей навстречу, и она рухнула в его объятия. Стоило им оказаться наедине, как долго сдерживаемые чувства вырвались на свободу; и ему нужно было лишь крепче прижимать ее к себе, а ей — рыдать на его груди, будто сама эта близость позволила ей дать волю слезам. Никакое блаженство не шло в сравнение с тем чувством, с каким он обнимал ее, а она к нему прижималась; они стояли молча и недвижимо, будто полностью слившись друг с другом в своем отчаянии; тишину нарушали только всхлипы Джин. Казалось, они стали неразделимы. В этом долгом объятии не было места никаким границам и недомолвкам: все их смыло могучим потоком, который столько лет нес Тони и Джин по течению, а сейчас затопил все вокруг, не оставив ничего, кроме всепоглощающего чувства потребности друг в друге. В нем была вся прелесть нежности, таившейся годами, и даже сейчас, когда они стояли, не размыкая объятий, поначалу казавшейся слишком дикой и невозможной, чтобы говорить о ней вслух. Но удивительное дело: когда Джин, наконец, отстранилась, оба не испытывали ни страха, ни изумления — ничего, кроме безмерного молчаливого понимания. Горькое чувство раскаяния Джин, точно прилив, подхватило ее и отнесло сюда, к нему, прочь от остальных.
— Они говорят, я больна, я не в себе, — вновь заговорила она, — они хотят, чтоб я замолчала, говорят мне принять лекарство, лечь, постараться поспать. Но я себя чувствую так ужасно, точно я сама это сделала, и когда они мне сказали, что вы здесь, я поняла, что могу и правда сойти с ума, если тотчас же вас не увижу. Но видеть ее мертвой — видеть ее мертвой! — этого я пережить не могу: слишком жутко!
В отчаянии она продолжала всхлипывать, раскачиваясь всем телом взад и вперед. Она разбередила его собственное горе, и от этого ей было еще больнее. В какой-то момент они разошлись в разные стороны, настолько поглощенные собственным страданием, что были уже не в силах разделить его друг с другом. Однако спустя какую-то минуту вновь очутились лицом к лицу, став, казалось, еще ближе и проникшись еще большим взаимным пониманием — хотя в лицах обоих, да и в том, как легко они вновь оказались рядом, читалось ясное осознание всей опасности их поспешного сближения и решимость не осквернять этот союз неосторожным касанием. Тони не шли на ум пустые слова и бессмысленные утешения; ее жалобы лишь заставили его еще острее осознать случившееся; теперь они оба пребывали в смятении, и Джин снова и снова бранила и обвиняла себя.